— На мой взгляд, создание выглядит не очень-то разумным, — наконец сказала Эйнджи.

— Я бы сказала, еще и немым, — согласилась с ней Черити. — Не уверена даже в том, что оно наблюдает…

— Нет! — завопил Мозес. — Нет, Ма, она наблюдает! Сначала она смотрела на нас некоторыми из своих глаз, четырьмя передними, которые лучше различают детали вблизи! Затем стала настраивать те, которые лучше видят в темноте!

Он запрыгал на пневмокресле, оживленный и возбужденный, как никогда раньше. Черити и Эйнджи не спускали с него глаз, спрашивая себя, не сошел ли юноша с ума или просто он гений.

В конце концов, Эйнджи не выдержала:

— Мозес, о чем ты говоришь? Откуда ты взял…

— Разве не ясно? Это очевидно любому! Смотрите, как она вертит свой купол, как ее глаза снуют внутрь и наружу!

— Мозес, почему ты говоришь «она»? Ты можешь определенно сказать, что это существо женского пола?

— Ах, пол не имеет никакого значения! Секс у чужаков… социальный! Ролевые игры! Просто мне удобнее называть этого чужака чужиней и наблюдать, как она…

Женщины посмотрели друг на друга. Произошло нечто беспрецедентное. Эйнджи ощутила мурашки. Внезапно ее озарило, как Мозес сумел пережить перестрелку и что случилось с китайскими вояками. Шансов у них не было.

— Боже мой, — воскликнула Эйнджи. — Черити, он ничего не выдумал. Правильно, Мозес?

— Конечно, ничего! Неужели вы не видите? Смотрите, она… горда собой, но испугана. Она считала, что украла коммуникатор, но теперь начинает беспокоиться, что это коммуникатор украл ее.

Теперь и до Черити дошло:

— У него всегда был удивительный подход к животным. Это была Недооценка Года.

— Мозес, действительно ли оно… она разумна? — спросила Эйнджи.

— У нее возникают мысли, — ответил Мозес, — которые не похожи на наши, однако она понимает то, о чем думает.

Мгновение на размышление…

— Тогда почему она не отвечает на картинки?

— Картинки сменяются слишком быстро, — сказал Мозес. — Она более медлительна, чем человек. Тетя Пру должна замедлить и сохранять картинки в течение нескольких секунд, если хочет, чтобы чужиня их поняла.

Экран стал черным, после чего вновь появилось лицо Пруденс.

— И тут оно выключило коммуникатор. Мы понятия не имеем почему.

«Да, не имеем понятия, но мы, конечно, выясним», — подумала Черити.

— Черити, мне очень жаль.

— Ничего не поделаешь, Эйнджи. Как ты и говорила, питомник Гума не место для Мозеса.

— Да уж. Ему куда безопаснее жить где-нибудь в Севмерике, где мои люди смогут присмотреть за ним, — вот что я имела в виду.

Черити поймала себя на том, что способна улыбаться. Фактически она ощущала гордость за Мозеса и за себя. Иногда не так трудно сделать правильный выбор, как это кажется на первый взгляд.

— Черити, ты выглядишь почти счастливой.

Улыбка погасла.

— Что-то подсказывает мне, что я должна поступить именно так, и внутри меня нет никакого гнева и никакой боли.

— Хотелось бы и мне быть такой фаталисткой. Думаю, судьба зло подшутила над бедным маленьким мальчуганом.

— Отнюдь, Эйнджи, — не согласилась с подругой Черити, — Мозес обрел мужественность. Пришло время, чтобы применить его изумительный дар. И место…

— … которое не на Земле. Да, знаю, он единственный человек на планете, который может понять, о чем говорит и что делает чужак, но это не даст эффекта, поскольку существует девяностоминутное запаздывание. Вот если бы чужаки проживали на Луне…

— Его место рядом с Пруденс, Эйнджи. В гуще событий. Эйнджи кивнула и помрачнела:

— Ты хоть понимаешь, что возникает проблема? Комета подойдет к системе Юпитера через девять месяцев. А ведь нужно каким-то образом переправить Мозеса туда задолго до этого момента. Обычный полет занимает два года. Ужасно, но мы заявимся слишком поздно.

Черити покачала головой.

— Эйнджи, понятия не имею, откуда я это знаю, но Мозес рожден для того, чтобы выполнить миссию. Выход найдется.

Эйнджи не стала возражать: любящие матери «знают» про своих детей много чего, но почти все из этого оказывается ерундой. И все же не исключено, что Черити права. Перед Паузой ученые, инженеры и пилоты обсуждали множество самых различных методов путешествий сквозь пространство… Не сохранилось ли что-нибудь с тех времен? Стоит выяснить. У «Корпорации Карвер» великое множество ниточек, ведущих к тем, кто мог знать о секретном прототипе необычного космического корабля или методах перемещения, полностью отличных от современного.

Фактически она уже наметила организацию, которая могла бы помочь в этом деле.

Кукушке все это ужасно не нравилось. Черт бы побрал Анжелу Карвер! И Пруденс Одинго! Это было неэтично, безнравственно и несправедливо. Однако необходимо.

Он взял надписанную пластинку, лежавшую среди бумаг на столе, — покрытая камедью отливка. Только самые старшие ламы знали о существовании драгоценного реликта. Он пробежал взглядом по протоиероглифам… Один перевод стоил дороже, чем подержанный крейсер. Что ж, Пруденс Одинго проделала замечательную работу и заслужила награду. Но ей сказали только то, что она должна была знать…

Поток мыслей прервался, как только в помещение вошел Нагарджуна Дрозд, голова склонена в почтительном поклоне, скромная поза. Монах был озабочен лишь тем, чтобы услужить верховному ламе и надлежащим образом справиться с заданием.

Кукушка какое-то время безмолвствовал. Но взгляд опытного Нагарджуны выявил в поведении Учителя беспокойство. Затем Верховный Лама заговорил, и дыхание его было стеснено. Как всегда начал он издалека:

— Я вспоминаю одно из многих высказываний Большой Птицы.

Нагарджуна продолжал пребывать в поклоне.

— К Вам вернется радость, если… Продолжи, пожалуйста, Нагарджуна!

— С удовольствием, итак… если Вы действуете во имя других. Распространите слово…

— Правильно. Хотя в данном случае это слово не Дхарма, которое мы должны распространять. Много раз я действовал во имя других, Нагарджуна, и много раз ко мне возвращалась радость. Но иногда — очень редко — я почти сомневался в совете Большой Птицы.

Заявление привело Нагарджуну в замешательство: Кукушка не мог сомневаться в Источнике Всеобщей Мудрости!

— В нескольких случаях, мой Дрозд, мне приходилось действовать во имя других — а радость ко мне не возвращалась. Как такое могло быть?

Монах огляделся по сторонам в отчаянии, будто подбирая слова.

— Ну, наверное, потому что радость была временно недоступна вам, гуру?

— Ты сказал хорошо, и пусть будет так. Хотя, возможно ли, что священные заповеди толкуют об общих местах и опускают исключения… Пусть будет так, время пришло, чтобы действовать от имени других, и я спрашиваю, готов ли ты действовать от имени других?

— Каково бы ни было задание, гуру, я к нему готов.

— Нет сомнений, что моя радость должна в конечном счете вернуться ко мне. — Старый лама шагнул к молодому монаху и возложил руки ему на плечи, поскольку тот опустился на колени перед Учителем. — Задание жизненно важное и опасное. Столь опасное, сын мой, что, боюсь, ты не сможешь вернуться, даже если тебе будет сопутствовать удача. Ты все еще рвешься выполнить задание?

Нагарджуна не колебался ни секунды. Он посвятил всю жизнь надежде свершить что-либо подобное.

— Рождение — всего лишь рождение мечты, так же как и смерть — всего лишь смерть мечты. Гуру, что бы мне ни предстояло, я выполню это с радостью.

— А вот я с большой печалью воспринимаю твое согласие. Однако не могу ничего поделать, у меня нет выбора. Требуется доброволец, который преуспел в пилотировании маленьких крейсеров. Мне говорили, что ты лучший пилот из всех, кто у нас есть. Это верно?

Джарамарана! Комета Смерти!.. Нагарджуна знал, что самовосхваление не лучшая добродетель, и подбирал слова с осторожностью. И лучший из лучших может дать осечку.