Конец XIX века. Америка, штат Монтана.

Мне хотелось умереть. Потому что смерть была милосерднее, чем та жизнь, точнее, существование, которое ждало меня в будущем. Все вокруг говорили мне, что я выжила чудом, только для меня это чудо обернулось проклятьем.

Это было уже второе «чудо» в моей недолгой жизни, второе необъяснимое спасение, только лучше бы мой ангел-хранитель в этот раз отвернулся, позволив мне умереть вместе с родителями. И тогда не было бы этой боли в искалеченных, неправильно сросшихся ногах, и этих слов доктора Лесли своей жене, которых, как он считал, я не услышала: «Бедная девочка никогда не сможет ходить». Не было бы бормотания отводящего глаза Реджинальда: «Прости, Айрис, но мои родители против нашего брака, ты же понимаешь?»

Я понимала. Прежде, когда я была здорова и являлась единственной наследницей магазина своего отца, то была весьма завидной невестой. Многие холостяки нашего городка ухаживали за мной, но я отдала предпочтение Реджинальду, сыну владельца шорной мастерской. Он заметно выделялся своими джентльменскими манерами на фоне грубых ковбоев и владельцев ранчо, составлявших большинство моих поклонников. Мистер и миссис Гайд, родители Реджинальда, были очень милы со мной и радовались вместе с моими родителями, когда, два месяца назад, мы объявили о своей помолвке.

Всё изменилось в один миг. Лишь позже я узнала, что в нашем магазине взорвался газ. Газовое освещение было новинкой, лишь совсем недавно появившейся в нашем городке. Оно было проведено лишь в несколько самых богатых домов города, а так же в наш магазин. Папа так радовался, говорил, что газовое освещение намного безопаснее свечей и керосинок. А в итоге именно оно нас и погубило.

Взрыв произошёл ночью. Он разрушил и магазин, и нашу квартиру над ним. Я, каким-то чудом, смогла выбраться из-под завалов и выпрыгнуть из окна своей спальни до того, как до неё добрался огонь. Но мои ноги оказались переломаны в нескольких местах. Сама я этого не помнила и не могла объяснить, как смогла спастись, я просто уснула вечером в своей кровати, а очнулась спустя двое суток в клинике доктора Лесли. Чтобы узнать, что второй раз осталась круглой сиротой.

Да, так получилось, что я не была родной дочерью четы Броуди, они удочерили меня, когда мне было около трёх лет. И именно в той, прежней жизни и произошло моё первое чудесное спасение, которое так и осталось неразгаданным.

Мой родной отец был траппером, охотником, который добывает пушных зверей, ставя на них капканы. После смерти моей матери, мы жили с ним вдвоём в уединённой лесной хижине. И вот, однажды утром, в канун Рождества, меня обнаружили спящей на крыльце церкви соседнего городка. Торговец, которому мой отец регулярно сдавал меха, опознал меня, и несколько человек отправились к нашему дому, где и нашли тело моего отца — его задрал гризли. То, как ребёнок неполных трёх лет смог преодолеть более двадцати миль по снегу, чтобы добраться до города, не замёрзнув и не заблудившись при этом, так и осталось загадкой.

Сама я рассказать ничего не смогла, поскольку едва умела говорить. Всё, что осталось у меня в памяти — страх. Мне страшно, очень страшно. А потом я слышу песню. Колыбельную. Её тихо поёт красивый мужской голос, и я успокаиваюсь, мне уже не страшно.

Возможно, вскоре и это выветрилось бы из моей памяти, но дело в том, что этот голос, поющий колыбельную, я слышала и позже. И в приюте, куда меня поначалу отправили, и позже, когда меня забрали оттуда супруги Броуди, чьих детей унесла эпидемия скарлатины. Если ночью мне снился кошмар, и я просыпалась в слезах, тот же голос пел мне колыбельную, и я успокаивалась. Я чувствовала, что теперь я в безопасности. Когда я рассказала об этом маме, она погладила меня по головке и сказала, что это мой ангел-хранитель поёт мне, что эту песню слышу только я одна в своей душе, поэтому должна радоваться, что он меня охраняет.

Но со временем я всё реже слышала эту песню, а потом перестала совсем. Мама сказала, что ангелы-хранители поют только совсем маленьким деткам, удивительно, что я слышала своего так долго. И пусть сейчас я уже совсем взрослая, мне семнадцать лет, но порой мне так не хватает этой колыбельной, которая успокоила бы меня, прогнала все страхи. Как жаль, что мой ангел-хранитель больше её не поёт.

Я не знала, что со мной будет дальше. Доктор Лесли и его жена были очень добры, но они не могли держать меня у себя вечно. Я потеряла всё — родителей, способность ходить, от нашего магазина остались лишь обгорелые руины, денег на счету практически не было, большинство средств было вложено в товар, сгоревший вместе с магазином, а проведение газового освещения съело оставшиеся деньги. У меня не осталось ничего, вообще ничего, даже ночная рубашка, что сейчас была на мне, и та чужая. Жених от меня отказался, родственников у родителей не осталось — война и эпидемии всех выкосили.

Единственной моей перспективой был сумасшедший дом, куда помещали так же и инвалидов, от которых отказывались родственники. Жуткое заведение, о котором рассказывали страшные истории, подумав о котором, я вновь пожалела, что не умерла.

Прикрыв глаза и накрывшись с головой одеялом, я тихо замурлыкала знакомые слова, пытаясь успокоить сама себя:

— Когда вы рядом со мной, мой друг, мне не страшен мир, что жесток и груб. Когда вы рядом со мной, милорд, тихо счастье во мне поёт.

Вдруг привычные звуки улицы были нарушены шумом подъехавшего экипажа. Странно, у нас, в основном, все ездят в повозках или верхом, а дилижанс останавливается с другой стороны города, возле гостиницы, да и рано ему, он у нас только по средам бывает. Откинув одеяло, я села и выглянула в окно. Всё, что я увидела — это часть крыши большого дорогого экипажа, остановившегося у крыльца, для того, чтобы увидеть выходящих из него людей, нужно было встать, но теперь для меня это было невозможно. Так что всё, что мне оставалось — это прислушиваться.

Хлопнула дверь, послышались голоса доктора Лесли, мэра Уиндхема и ещё один мужской голос, мне не знакомый. Слов я не различала, но говорившие приближались, поднимаясь по лестнице, через какое-то время дверь в мою комнату распахнулась, и вошли четверо — доктор, мэр, крупная мускулистая женщина в форме сестры милосердия и молодой мужчина. Именно он решительно направился ко мне, в то время как остальные остались у двери. Сообразив, что сижу на кровати в одной ночной рубашке, я натянула одеяло до шеи и, как зачарованная, смотрела на невероятно красивого мужчину с тёмными, уложенными в элегантную причёску, волосами, светло-карими, почти золотистыми глазами и очень доброй улыбкой. Он был одет в дорогой сюртук, чёрные брюки, белую накрахмаленную рубашку и галстук. На ногах его были туфли, начищенные до блеска, что в нашем городе, где все мужчины и половина женщин ходят в сапогах, выглядело как нечто чужеродное.

Мужчина сел на мою кровать так, словно это было совершенно нормально, а не нарушало все существующие правила приличия. Я вскинула глаза на его лицо, осознав, что продолжала смотреть на его туфли.

— Я приехал за тобой, Айрис, — сказал он удивительно красивым голосом. — Прости, что задержался, но я не сразу узнал о трагедии. Мне очень жаль твоих родителей, прими мои соболезнования.

— Спасибо, — машинально ответила я. — Но кто вы?

— Извини, что сразу не представился. Меня зовут Спенсер Ремингтон, я твой опекун.

— Опекун? — удивилась. Я что, уснула, и мне снится сон?

— Да, твой отец назначил меня твоим опекуном в своём завещании. Мы ведь родственники, хоть и не кровные. Моя тётя была замужем за двоюродным братом твоего дедушки. Так что можешь звать меня дядя Спенсер.

— Дядя Спенсер? — машинально повторила я, пытаясь осознать происходящее. Получалось у меня плохо. Я никогда не слышала о том, что у моих родителей остался хоть кто-то из родственников. С другой стороны, мистер Ремингтон — не кровный родственник, может, поэтому о нём и не упоминали?