«Возможно», – размышлял он. Все возможно. Возможно, в конце концов, что Владимира застрелил ревнивый муж; в эту минуту в дверь позвонили – звонок обрушился на него словно крик хищной птицы; два звонка.

«Она, как всегда, забыла свой ключ, – досадливо поморщился он. И, сам не зная как, очутился в холле и уже возился с замком. – Да ключом ей и не открыть», – сообразил он: подобно Остраковой, Смайли закрыл дверь на цепочку. Он поискал на ощупь цепочку, крикнув: «Энн! Подожди!», и ничего не нащупал. Затем отодвинул засов и услышал, как по всему дому разнесся грохот.

– Сейчас! – громко повторил он. – Подожди! Не уходи!

Он широко распахнул дверь и от усилия покачнулся на пороге, подставив, как жертву, полное лицо ночному воздуху и фигуре в черной коже, которая со шлемом под мышкой возникла перед ним, словно часовой смерти.

– Вот уж никак не хотел вас напугать, сэр, поверьте, – произнес незнакомец.

Смайли от неожиданности ухватился за притолоку и только неотрывно смотрел на пришельца. Тот был высокий, коротко остриженный, взгляд его выражал неизбывную преданность.

– Фергюсон, сэр. Помните меня, сэр, я – Фергюсон. Я занимался транспортом для летчиков-осведомителей мистера Эстерхейзи.

Черный мотоцикл с коляской стоял у бровки тротуара за его спиной, блестя под уличным фонарем любовно надраенными поверхностями.

– Я считал, что сектор осведомителей уже давно распустили, – откликнулся Смайли, продолжая низать парня глазами.

– Так оно и было, сэр. К сожалению, можно сказать, разбросали их на все четыре стороны. Чувство товарищества, особый дух – все пропало.

– Так на кого же вы теперь работаете?

– Да ни на кого, сэр. Работаю, можно сказать, неофициально. Но все равно на стороне ангелов.

– Я и не знал, что у нас есть ангелы.

– Да, это так, сэр. Все люди грешны, должен сказать. Особенно нынче. – Он протянул Смайли бурый конверт. – От некоторых ваших друзей, сэр, скажем так. По-моему, речь идет о телефонном счете, которым вы интересовались. Должен сказать, мы обычно получаем подтверждение от почтового ведомства. Доброй вам ночи, сэр. Извините за беспокойство. Пора и вам немножко вздремнуть, верно? Хорошие люди редко попадаются, я всегда это говорю.

– Доброй ночи, – ответил Смайли.

Но посетитель не уходил, словно ждал чаевых.

– Вы действительно меня вспомнили, правда, сэр? Просто на вас нашло затмение, верно?

– Конечно.

На небе, как заметил Смайли, закрывая дверь, светили звезды. Ясные звезды, проглатываемые туманом. Смайли пробрала дрожь; он взял один из многочисленных альбомов Энн и открыл его посредине. У нее была привычка отмечать какой-нибудь понравившийся ей снимок, засовывая за него негатив. Выбрав фотографию, на которой они оба были запечатлены в Кап-Ферра – Энн в купальном костюме, Смайли стыдливо одетый, – он вытащил из-под нее негатив и на его место сунул негатив Владимира. Убрал химикалии и все свое оборудование и положил снимок в десятый том Оксфордского английского словаря 1961 года на букву «П», с которой начинается слово «позавчера». Вскрыл конверт, привезенный Фергюсоном, устало глянул на содержимое, заметил, что там значатся два телефонных звонка и слово «Гамбург», и бросил все в ящик письменного стола. «Завтра, – решил он, – завтра будем разгадывать новую загадку». Он залез в постель, никогда не в силах решить, на какой стороне лучше спать. Закрыл глаза, и сразу – он так и знал – его начали бомбардировать совсем не связанные друг с другом вопросы.

«Почему Владимир не попросил к телефону Гектора? – в сотый раз с удивлением спрашивал себя Смайли. – Почему старик сравнил Эстерхейзи, иными словами Гектора, с городскими банками, которые отбирают у тебя зонтик, когда идет дождь?»

«Передайте Максу, что речь идет о Песочнике».

Позвонить Энн? Набросить на себя что-нибудь и кинуться к ней, чтобы она приняла его как тайного любовника, который с зарей выскальзывает из дома?

Слишком поздно. Она уже нашла себе воздыхателя.

Ему вдруг отчаянно ее захотелось. Невыносимо не видеть ее поблизости; он тосковал по ее телу, сотрясавшемуся от смеха, когда она кричала, что он – ее единственный настоящий лучший любовник, что она никогда не захочет иметь другого, никого. «Закона для женщин не существует, Джордж», – проронила она однажды, когда они – что редко случалось – мирно лежали рядом. «Тогда кем же являюсь для тебя я?» – спросил он, и она ответила: «Моим законом». – «А Хейдон?» – тут же осведомился он. Она рассмеялась и бросила: «Моей анархией».

Перед глазами снова возникла маленькая фотография, запечатлевшаяся, как и сам маленький незнакомец, в его начинавшей слабеть памяти. Маленький человечек с большой тенью. Он вспомнил, как Виллем описывал ему маленького человека на гамбургском пароме – вихры зачесанных за уши волос, лицо с запавшими щеками, предостерегающий взгляд. «Генерал, – безо всякой связи всплыло в памяти, – вы не пришлете мне снова своего друга-Волшебника?»

Возможно. Все возможно.

«Гамбург», – подумал он, быстро вылез из постели и надел халат. Снова усевшись за столик Энн, он принялся серьезно изучать расшифровку телефонного счета Владимира, выписанную каллиграфическим почерком почтового клерка. Взяв лист бумаги, он начал списывать даты и делать свои пометки.

Факт: в начале сентября Владимир получает письмо из Парижа и забирает его у Михеля.

Факт: примерно в тот же день Владимир делает редкий для него и дорогостоящий телефонный звонок в Гамбург, заказывая разговор через телефонистку, по всей вероятности, с тем, чтобы впоследствии востребовать деньги за этот разговор.

Факт: три дня спустя, восьмого числа, соглашается принять на свой счет телефонный звонок из Гамбурга стоимостью два фунта восемьдесят за минуту: происхождение звонка, длительность разговора и время – все указано, и звонят с того же номера, по которому Владимир звонил за три дня до этого.

«Гамбург, – размышляет Смайли и мысленно вновь возвращается к маленькому мужчине на фотографии. – Владимиру несколько раз звонили оттуда – прекратились звонки лишь три дня назад, – девять звонков на общую сумму в двадцать один фунт, и все звонки из Гамбурга. Но кто ему звонил? Из Гамбурга. Кто?»

И тут Смайли внезапно вспомнил.

Фигура, маячившая в гостиничном номере, эта широкая тень от маленького мужчины – это же Владимир. Он увидел, как они стояли рядом, оба в черном пальто, гигант и карлик. Скверная гостиница с популярной музыкой и клетчатыми обоями – это же гостиница близ аэропорта Хитроу, куда эти двое столь сильно разнящихся мужчин прилетели на совещание в то самое время, когда профессиональная карьера Смайли рушилась. «Макс, вы нужны нам. Макс, дайте нам шанс».

Сняв телефонную трубку, Смайли набрал номер в Гамбурге и услышал на другом конце мужской голос – одно-единственное слово, тихо произнесенное по-немецки, затем молчание.

– Я хотел бы поговорить с герром Дитером Фассбендером, – сказал Смайли, произнеся первое попавшееся имя. Немецкий был вторым языком Смайли, а иногда – первым.

– Здесь нет никакого Фассбендера, – холодно произнес тот же голос после секундной паузы, словно говоривший с чем-то сверился, прежде чем ответить.

Смайли слышал тихую музыку в глубине.

– Это говорит Лебер, – не отступался Смайли. – Мне нужно срочно переговорить с герром Фассбендером. Я его партнер.

Снова ответили не сразу.

– Это невозможно, – после новой паузы сухо произнес мужской голос и повесил трубку.

«Не частный дом, – подумал Смайли, спешно набрасывая свои впечатления: у отвечавшего была большая возможность выбора. – Не контора – в какой же конторе в глубине звучит тихая музыка и какая же контора открыта в субботу в полночь? Гостиница? Возможно, но в гостинице, более или менее большой, его переключили бы на портье и проявили бы элементарную вежливость. Ресторан? Слишком настороженно, слишком уклончиво с ним говорили и, уж конечно, снимая трубку, произнесли бы название ресторана! Не спеши складывать кусочки в целое, – предупредил он себя. – Отложи их в сторону. Терпение».