Еще одной удачей оказался внешний вид Тоби. Из уважения к воскресному для бернцев дню он надел темное пальто и черную меховую шапку. Поэтому в этот решающий момент выглядел так, как хотел бы выглядеть, если бы заранее спланировал все до последней детали: солидный мужчина, отдыхающий в воскресный день.

Тоби бросил взгляд на соборную площадь. Машины стояли, где надо.

Раздался взрыв смеха. Один из бородатых игроков схватил королеву и, делая вид, будто ему не под силу ее тяжесть, прошел, пошатываясь, несколько шагов и со стоном опустил ее. Лицо Григорьева потемнело, он насупился, обдумывая неожиданный ход. По знаку Тоби Скордено и де Силски встали по бокам Григорьева, так что Скордено даже толкнул плечом свою «дичь», но Григорьев и внимания не обратил. Восприняв это за сигнал, «наружники» Тоби начали просачиваться в толпу, образуя позади де Силски и Скордено второй эшелон. Тоби не стал больше ждать. Он подошел к Григорьеву и с улыбкой приподнял шляпу. Григорьев тоже улыбнулся в ответ – правда, не очень уверенно, как отвечают коллеги дипломату, которого плохо помнят, – и, в свою очередь, приподнял шляпу.

– Как поживаете, советник? – спросил Тоби по-русски, слегка насмешливым тоном.

Окончательно сбитый с толку Григорьев сказал: «Спасибо, хорошо».

– Надеюсь, вы получили удовольствие от маленькой экскурсии, которую совершили в пятницу, – продолжил Тоби все тем же небрежным, но очень спокойным тоном и взял Григорьева под руку. – По-моему, старинный городок Тун недостаточно оценен членами нашего почтенного дипломатического сообщества. С моей точки зрения, его следует всячески рекомендовать – он заслуживает внимания как своей стариной, так и банками. Вы со мной согласны?

В конце этого вступительного слова, достаточно длинного и достаточно настораживающего, Григорьев оказался на краю толпы. Скордено и де Силски уже стояли сзади.

– Меня зовут Курт Зибель, майн герр, – объявил Тоби Григорьеву на ухо, продолжая держать его под руку. – Я главный контролер бернского Стандарт-банка в Туне. У нас есть некоторые вопросы касательно счета доктора Адольфа Глазера. Вы правильно поступите, если сделаете вид, будто знаете меня. – Они не спеша вышагивали бок о бок. Позади неровной линией следовала «наружка», словно игроки в регби, расставленные для внезапного броска. – Пожалуйста, не волнуйтесь, – продолжал Тоби, считая шаги. – Если вы могли бы уделить нам часок, майн герр, я уверен, мы сможем все уладить, не внося треволнений в ваши домашние или профессиональные дела. Прошу вас.

Для секретного агента стены между безопасностью и крайне рискованной ситуацией почти не существует, это тончайшая пленка, которая может лопнуть в одну секунду. Можно вести человека годами, постепенно подготавливая его к переходу. Но сам переход – «Вы согласны или не согласны?» – является скачком либо в провал, либо в победу, и Тоби на мгновение подумалось, что он смотрит в лицо поражению. Григорьев наконец остановился и, повернувшись, уставился на него. Бледный, как тяжелобольной человек. Он вздернул подбородок и открыл было рот, чтобы возмутиться. Дернул руку, пытаясь высвободиться, но Тоби держал крепко. Скордено и де Силски стояли поблизости, но до машины оставалось еще добрых пятнадцать метров, а это, по понятиям Тоби, расстояние немалое, если придется тащить такого крупного мужчину. Пока же, повинуясь инстинкту, Тоби ни на минуту не умолкал.

– Есть некоторые нарушения, советник. Серьезные нарушения. У нас есть досье на вашу персону, картина создается весьма неприглядная. Стоит мне только передать его швейцарской полиции, и уже никакие дипломатические протесты в мире не защитят вас от весьма неприятного преследования – едва ли стоит упоминать, какие последствия это может иметь для вашей профессиональной карьеры. Так что прошу вас. Я сказал – прошу вас.

Григорьев продолжал стоять неподвижно. Казалось, он пребывал в нерешительности. Тоби потянул его за рукав, но Григорьев стоял как скала и, похоже, не замечал оказываемого на него давления. Тоби сильнее подтолкнул его, Скордено и де Силски придвинулись, но Григорьев упорствовал с силой обезумевшего человека. Рот его раскрылся, он глотнул слюну, тупо глядя на Тоби.

– Какие нарушения? – выдавил он наконец. Только его тон и тихий голос давали основания надеяться. Плотное же тело решительно не желало сдвинуться с места. – Кто такой этот Глазер? – все с тем же недоумением хриплым голосом справился он. – Я не Глазер. Я дипломат. Григорьев. Счет, о котором вы говорите, открыт по всем правилам. Будучи советником торгового представительства, я пользуюсь иммунитетом. И имею право открывать счета в иностранных банках.

Тоби сделал свой единственный выстрел. «Деньги и девушка, – говорил ему Смайли. – Деньги и девушка – это наши единственные козырные карты».

– Есть еще одно деликатное обстоятельство, майн герр, – ваш брак, – как бы нехотя продолжал Тоби. – Должен сказать, ваше распутное поведение в посольстве ставит под угрозу ваш домашний очаг.

Григорьев вздрогнул и пробормотал: «Банкир» – то ли с недоумением, то ли с насмешкой, так и осталось неизвестным. Он закрыл глаза и снова повторил это слово – на сей раз, по мнению Скордено, вместе с грязным ругательством. Но сделал шаг к машине. Задняя дверца ее была открыта. Позади стояла другая машина. Тоби нес какую-то ерунду насчет неуплаты налога с процентов, полученных со счетов в швейцарских банках, но он знал, что Григорьев его не слушает. Де Силски проскользнул вперед и залез на заднее сиденье, Скордено подтолкнул к нему Григорьева, затем сел рядом и захлопнул дверцу. Тоби занял место пассажира; за рулем сидела одна из девочек Майнерцхаген. Тоби по-немецки сказал ей, чтобы она не спешила и ради Бога помнила, что сегодня в Берне воскресенье. «Никакого английского при Григорьеве», – предупредил его ранее Смайли.

Недалеко от вокзала Григорьев, должно быть, передумал, так как произошла легкая потасовка, и когда Тоби взглянул в зеркальце заднего вида, то увидел искаженное от боли лицо Григорьева, который обеими руками держался за низ живота. Они направились на Лэнггассштрассе, длинную унылую улицу за университетом. Как только они остановились у многоквартирного дома, дверь подъезда отворилась. На пороге стояла тощая экономка. Это была Милли Маккрейг, ветеран Цирка. При виде ее улыбки Григорьев приостановился, и теперь все решала скорость, а не прикрытие. Скордено выскочил на улицу, схватил Григорьева за руку и чуть не вывихнул ее; де Силски, должно быть, снова его ударил, хотя потом клялся, что это получилось случайно, ибо Григорьев согнулся пополам, и Скордено с де Силски перенесли его как невесту через порог и втащили в гостиную. Смайли сидел в уголке и ждал их. В комнате господствовали коричневый ситец и кружево. Дверь закрыли, и похитители позволили себе расслабиться. Скордено и де Силски громко расхохотались от облегчения. Тоби снял свою меховую шапку и вытер пот.

– Тихо! – произнес он, призывая к тишине.

Его помощники мгновенно повиновались.

Григорьев потирал плечо, казалось, безразличный ко всему, кроме боли. Смайли, изучавший его, увидев этот жест, успокоился: Григорьев подсознательно этим сигнализировал, что принадлежит к тем, кто привык проигрывать. Смайли вспомнил Кирова, его неумелый подход к Остраковой, его старания завербовать Отто Лейпцига. Он смотрел на Григорьева и видел перед собой неистребимую посредственность: это сказывалось в новом, но неудачно выбранном полосатом костюме, который лишь подчеркивал его тучность; в дорогих сердцу серых туфлях с дырочками для вентиляции, но слишком узких и неудобных; в фатовато уложенных волосах. Все эти никчемные, мелкие проявления тщеславия указывали, по мнению Смайли, на стремление стать величиной, чего, как он знал – и знал сам Григорьев, – ему никогда не достичь.

«В прошлом – педагог, – вспомнил Смайли бумагу, которую дал ему прочесть Эндерби „У Бена“. – Похоже, отказался от преподавания в университете ради более привилегированного положения чиновника».