— Конечно, располагаю. Я в это время был с Флавией.

Боттандо оставался в душе немного романтиком и, услышав его слова, расплылся в улыбке. Это означало, что он совершенно не понял ситуации.

— В таком случае я заключаю, что вы их не воровали.

— Разумеется, нет! — возмутился Аргайл.

— Жаль. Для меня все было бы намного проще. Подумайте, может, признаетесь, облегчите жизнь старику?

— Нет. Я не трогал эти чертовы картины. Понятия не имею, как это делается. И еще, куда, по-вашему, я мог их спрятать? В своем гостиничном номере? Кстати, что украдено?

Боттандо подал ему список и с сожалением проворчал:

— Я так и знал, что вы не пойдете на сотрудничество.

Аргайл читал, а Флавия вытянула шею и смотрела ему через плечо.

— Все мои! — в отчаянии воскликнул он.

— Включая портрет Мастерсон, — добавила Флавия, и Боттандо попросил ее объясниться.

— Луиза Мастерсон заинтересовалась одной из этих никому не известных картин, насчет которых вел переговоры Аргайл. Мы пока не знаем, почему.

— Зато я знаю, почему вы не знаете, — с нажимом проговорил ее босс. — Придется мне выслать из страны вашего дружка. Ну хорошо, продолжайте. Рассказывайте все до конца.

Когда она закончила, Боттандо почти расправился с завтраком. Он сдержал слово и больше не перебивал, только по ходу повествования как-то странно крякал и кивал. Босс был хорошим слушателем и всегда уважал собеседника. Флавия ценила в нем это качество больше других. Генерал отходил от героической эпопеи раннего полета из Рима, и его настроение явно исправлялось. Флавия никогда не могла понять, почему такой человек, как он, настолько психует, если приходится садиться в самолет.

— Вот видите, я был прав, — благожелательно заметил он, когда рассказ подошел к концу. — Как только мистер Аргайл вмешался в это дело, все пошло кувырком. Судите сами, когда я направил вас сюда, речь шла о тривиальном уличном грабеже. А что теперь? Полная неразбериха, — но в глубине его глаз мелькнула едва заметная искорка. Она означала, что даже в таком невероятно скучном деле могло содержаться нечто, что оправдало его дорогу в Венецию. — И каковы же ваши оценки?

Боттандо обращался к ним обоим, давая понять Аргайлу, что он простил его присутствие и позволяет свободно высказывать свое мнение. Но тот еще не отошел от неожиданных превратностей утра и предпочел сидеть тихо.

— Я еще никого не допрашивала, — начала Флавия. — Но если предположить, что Мастерсон убил знакомый, а не какой-то мифический сицилиец, напрашиваются пять самых вероятных подозреваемых — остальные члены комитета. Если исключить Робертса, как кто-то, так сказать, уже успел это сделать, остаются четыре.

— В таком случае, — прервал ее босс, — есть смысл подождать сорок восемь часов и еще чуть-чуть сузить сферу поисков.

— Ха-ха. Как я уже сообщала, у всех имеется достаточно надежное алиби, так что этим способом в данный момент отсеять ненужные кандидатуры не удастся. Номер один — Миллер. Отзывался об убитой пренебрежительно. Намекал, что она зазнайка и себе на уме, а никакая не ученая. В его отношении присутствует элемент ревности — Мастерсон оказалась намного успешнее, чем он. С другой стороны — никакого достойного упоминания мотива убийства. Это же можно сказать о роли Миллера в качестве пуделька Робертса.

— Не слишком убедительно, — кивнул генерал и весело добавил: — Вторая попытка. Выкладывайте.

— Второй — Коллман. Я встречаюсь с ним сегодня утром. Но не для кого не секрет, что они поцапались с Мастерсон по поводу исследуемого им полотна. Эти двое не сошлись во мнении, хотя давно известно, что Коллман — правая рука Робертса. Интересный факт: Робертс требовал, чтобы вчера вечером Коллман передал ему какие-то бумаги. Тело было найдено в канале неподалеку от его дома. Алиби на момент убийства Мастерсон основательное.

— Тоже неубедительно, но стоит проверить, — заметил Боттандо.

— Третий — Робертс. Насколько мне известно, у него вообще не было никаких мотивов нападать на Мастерсон. К тому же он умер сам. Покойный был той еще жабой, но не забывайте — он числился патроном убитой.

Боттандо кивнул.

— И наконец, если не считать Лоренцо, с которым я тоже еще не встречалась, остается Ван Хеттерен, чья страсть к Мастерсон могла пережечь пробки. Немного ревности, порывистый мужчина — чем не кандидат в убийцы на почве страсти? Но я бы сказала, что он из тех людей, которые тут же каются и бегут сознаваться. Кстати, у него тоже крепкое алиби и никаких причин устранять Робертса.

— А что жертва делала в парке?

— Понятия не имею. Боволо предполагает, что Робертс ждал такси, поскольку общественный транспорт не ходил по причине забастовки. Но это до сих пор загадка. И вот вам другая — кража картин. Тем более что обе как-то связаны между собой.

— Почему вы это решили?

— Ни малейшей идеи. Но если некая женщина интересуется неизвестным полотном, потом эту женщину убивают, а через несколько дней похищают и само полотно, у меня начинается зуд.

Боттандо налил себе новую порцию кофе, добавил каплю молока, невероятное количество сахара и задумчиво размешал.

— Все это очень непрочно, — осторожно, чтобы не обидеть Флавию, заговорил он. — Понятно, вы здесь всего день или чуть больше, но все равно у вас нет ничего основательного.

— Знаю, — печально согласилась Флавия. — Но Боволо — такая проблема: хорошо еще наскребла это. Сегодня я снова собираюсь со всеми поговорить и подумала, может, Джонатан просмотрит бумаги и протоколы комитета — все, что дал мне комиссар. Карабинеры ничего интересного в них не нашли. Но как знать… Таков был план до того, как вы приехали…

— И предположили, что я замешан в краже, — перебил ее Аргайл. — Я начинаю подумывать, что мне надо откланяться и срочно лететь в Рим, пока меня не обвинили еще и в убийстве. И вашему управлению вредить не хочу. Что скажут, если узнают, что вы в качестве внештатного помощника используете подозреваемого в преступлении?

— Ну что вы, молодой человек. До этого далеко. У вас превосходное алиби и для первого, и для второго убийства. А коли так, нет оснований подозревать вас в краже. — Боттандо так и не сумел успокоить англичанина. — В любом случае, — продолжал он, — кража картин в моей компетенции, а не в компетенции карабинеров. И я своей властью утверждаю предложение Флавии. Пусть все будет так, пока я в должности, что, впрочем, может быть ненадолго.

— Опять бюджет?

— Боюсь, что так. Начинает припекать. Хотя пока не дошло, чтобы коллеги интересовались, как я буду проводить время на пенсии. Но уже близится к этому. Ну хорошо, — генерал аккуратно сложил салфетку, — тут пока ничего не попишешь. Мистер Аргайл, вы утром займитесь чтением. Вы, Флавия, остаетесь в Венеции и продолжаете допрашивать членов комитета. А я удаляюсь — проверю, что можно предпринять с вашим приятелем Боболо. Кстати, что он собой представляет?

— Не ваш тип, — ответила Флавия. — Холодный, недоброжелательный и толстый, как два обрубка бревна. Вы не поладите, если он почувствует в вас угрозу осложнения дела, которое спит и видит поскорее закрыть, запаковать и передать городскому судье. И еще: он с явным удовольствием предвкушает приближающийся конец управления, хотя я в толк не возьму, каким боком это его касается. Ну, до скорого. — Флавия поднялась, отыскала сумочку и пошла прочь.

Пока Боттандо и Флавия занимались живыми и только что усопшими, Аргайл все утро копался в делах людей, давно почивших. Он решил поднабраться ума и отправился в средоточие знаний — библиотеку Марчиана, длинное восхитительное здание, занимавшее добрую часть южной стороны площади Сан-Марко. Его план был прост, и он им гордился.

Для начала Аргайл собирался провести несколько часов, не думая о покупке картин, заработках и других неприятных вещах. Сперва его так и подмывало опрометью бежать к маркизе и схватить то, что у нее еще осталось. Но по зрелом размышлении решил, что лучше переждать, пока все утихнет — пусть сначала генерал убедит всех и каждого в его невиновности.