Фонарь ненадолго осветил лицо мужчины — подтвердил мои догадки (когда версия с вечеринкой отвалилась, ей на смену пришла другая). Мне трудно было бы не узнать эту жидкую козлиную бородку, что иногда уже виделась мне во снах. Да и профиль мужчины прочно запечатлелся в моей памяти. Потому что я давно мечтал врезать по нему если не кулаком, то хотя бы щёлкнуть по этому носу деревянной ученической линейкой. А уж походку мужчины я точно не мог спутать ни с чьей другой: парни из моей группы часто её копировали, когда хотели изобразить моего обожаемого преподавателя — Попеленского Виктора Феликсовича.

— Вот, значит, кого мы тут поджидаем, — сказал я.

Пашка и Слава хором хмыкнули.

— И что мы будем с ним делать? — спросил я. — Шапку у него отберём? Или до полусмерти забьём ногами?

— Сильно он тебя достал, — сказал Паша.

— Зачёт будешь получать, — сообщил Аверин.

— Интересно, каким образом?

— Сейчас поймёшь, — пообещал староста. — Идите за мной. Не отставайте.

Слава склонил голову, точно прятал лицо от снежинок, зашагал к Феликсу.

Пашка ухватил меня за рукав — потянул следом за старостой.

Попеленский уже отошёл от нас шагов на пятьдесят — проходил мимо вывески «Вино-Табак». Доцент не торопился. Но и не вертел головой, подобно праздному гуляке. Не замечал рванувшего к нему Славу Аверина. Я представлял наш дальнейший маршрут: Феликс направлялся к общежитиям (он проживал на первом этаже второго корпуса — один). Попеленский горделиво вышагивал, не глядя по сторонам. Словно шёл не по тёмной заснеженной улице, а по коридорам горного института — чувствовал на себе взгляды студентов.

Впрочем, несколько взглядов Виктор Феликсович действительно мог почувствовать — мой, Пашкин и взгляд Аверина. Расстояние между старостой и преподавателем высшей математики стремительно сокращалось. Мы за Славой едва поспевали. Если бы не красная повязка дружинника на его руке, то Вячеслав походил бы сейчас на бандита. А больше — на эдакого гангстера в строгом костюме из голливудских фильмов (автомат Томсона, шляпа вместо шапки и большая сигара хорошо бы дополнили этот образ).

— Он каждую пятницу приходит в «Заречье», — рассказывал Могильный. — Ровно в двадцать один ноль ноль.

Каждое предложение Пашка «выдавал» мне на выдохе, на ходу — делал между ними паузы.

— Всегда заказывает водку, — говорил он. — Триста грамм. Стакан сока. Томатного. Салат «Столичный». Пельмени со сметаной. И берёт три куска хлеба. Белого. Больше ничего. Так всегда. Мы проверяли.

Правая нога Могильного резко поехала в сторону.

— … !

Я едва успел придержать Пашку за локоть — не позволил парню распластаться на снегу.

— Нам об этом мужики с четвёртого курса рассказали, — сказал Могильный. — Утверждали, что в любое время года и в любую погоду Феликса всегда можно найти в «Заречье». С девяти вечера. В полночь он уходит из ресторана. И в четверть первого проходит через вахту. По нему в пятницу часы сверять можно.

— Что это даёт? — спросил я.

Пашка взглянул на меня, как на слабоумного.

— Он за три часа выпивает триста грамм водки!

Я кивнул.

— Понятно.

Хотя на самом деле «понятно» мне стало далеко не всё.

— Славка уже подходит, — сказал Павел. — Поднажмём.

Мы ускорились — догоняли старосту. Тот оторвался от нас на пару десятков шагов, успел едва ли не поравняться с доцентом. За день дорогу вдоль витрин хорошо утоптали — местами и «раскатали». Вечером снежинки припорошили землю, спрятали под тонким слоем снега дорожки льда. Я интуитивно чувствовал опасные места (сказался опыт пожившего на Севере человека). А вот Пашка снова едва не упал, когда пытался вписаться в поворот — я успел подставить ему плечо.

На звуки нашего топота не обернулись ни Попеленский, ни Аверин. Услышали его или нет — я не понял. Смотрел на то, как староста заложил дугу, силясь обогнуть возникшее на его пути препятствие — Феликса. Но Слава будто бы немного не рассчитал траекторию: локтем ударил по плечу доцента. Студент и преподаватель внешне казались в одной весовой категории. Вот только их внешность оказалась обманчива. Слава при столкновении пошатнулся. А вот Виктор Феликсович Попеленский отлетел к стене здания, повалился в сугроб.

— Гражданин! — взревел голос Аверина. — Что вы себе позволяете?!

Слава ощупывал себя, будто пытался найти на теле раны. Грозно хмурился (в стекле витрины отразилось его лицо). Обернулся к нам, махнул рукой.

— Мужики! — прокричал он. — Сюда! На меня напали!

— Что случилось?! — в тон Славке прокричал Могильный.

Я придерживал Пашу за плечо, помог ему дошагать до Аверина. Могильный тихо цедил свозь зубы обещания непременно («завтра же!») купить себе новые ботинки, потому что «ходить на коньках» он «не привык» («я же не эскимос!»). Лишь поравнявшись с Авериным, Паша замолчал. Мы смотрели, как староста поправил повязку (будто нарочно привлекал к ней внимание Феликса), склонился над ошалело вращавшим глазами доцентом. Не подавал вида, что узнал в «нарушителе» своего институтского преподавателя.

— Гражданин! — вещал Слава. — Нападение на добровольца народной дружины закон приравнивает к нападению на должностное лицо при исполнении обязанностей! Гражданин! Вы нарушили сразу три статьи уголовного кодекса РСФСР! Нет, четыре! В частности, статью восемь «совершение преступления умышленно»! Статью двенадцать!..

Староста обрушил на Феликса мешанину из номеров то ли вымышленных, то ли реальных статей уголовного кодекса. Склонялся на Попеленским всё ниже, будто намеревался не только забросать того обвинениями, но и судить, немедленно огласить приговор и привести тот в исполнение — немедленно. Примерно таким же образом я, в бытность студентом (в девяностых годах), будил ночью своих приятелей и требовал у тех немедленно рассказать, где они спрятали «ключи от танка».

— Я случайно, — бормотал доцент.

Он жмурился от яркого света фонаря, светившего за спиной Аверина, прикрывал глаза рукой.

— Простите, товарищ… — тараторил Феликс. — Гражданин… Я… Как же это? Я не хотел… Я… Не знаю, как так получилось…

— Виктор Феликсович! — вдруг воскликнул Слава.

Повернулся к нам.

— Паша, помоги.

Парни ухватили доцента за руки, резким рывком подняли того с земли — будто бы выдернули из грядки репу. Попеленский не сразу, но всё же разогнул колени. Он стал на ноги сперва нетвёрдо и неуверенно, явно собираясь при малейшей угрозе вновь плюхнулся на заснеженный тротуар. В его растрепавшейся бороде запутались снежинки. Шапка математика осталась на земле — маскировалась под сугроб. Хорошо заметная проплешина в волосах доцента влажно блестела.

— Как же вы так, Виктор Феликсович? — говорил Слава. — Осторожнее нужно ходить. Время-то позднее. А если бы вы бросились не на меня, а на милиционера? Или на бандита? В такое время кого угодно можно встретить. Могут и молотком по голове приголубить…

Славка заботливо нахлобучил Папеленскому на голову норковую шапку, сейчас походившую на снежный ком. Феликс не сопротивлялся. Вглядывался в лица дружинников. Вздрагивал, когда Могильный и Аверин в четыре руки стряхивали с его одежды снег. Я наблюдал со стороны. Не вмешивался. Молчал. Намерения дружинников стали мне понятны. И я не мешал им: полагал, что Слава и Паша лучше меня представляли, как лучше подрулить к доценту с «предложением». Видел, что испуг в глазах Феликса уступил место удивлению.

— Аверин? Могильный?

Доцент говорил неуверенно, чуть дрожащим голосом.

— Это мы, Виктор Феликсович, — сказал Пашка. — Представляете, как вам повезло?

— П…почему?

— А если бы вы набросились на других дружинников? — спросил староста. — Представляете, что было бы тогда?

— Я?

— Ну не мы же! — заявил Слава. — Тогда бы вас точно повели в отделение. Правильно говорю, Паша?

— Абсолютно.

— Зачем… в отделение? — спросил доцент.

Он устремлял взгляд то на лицо Аверина, то заглядывал в глаза Пашке.