— Эээ… поздно уже для танцев, — сказал Аверин. — Тебе нужно лечь в кровать. Здесь, на диване, тебе будет неудобно. Давай, помогу тебе дойти до спальни.

«Отвали от меня», — так и просилась на язык фраза. Но я не озвучил её. С непонятным даже для самого себя упрямством продолжал ломать комедию: изображал пьяного.

Староста потянул меня за руку, заставил сесть. Пружины дивана застонали — вторили моему недовольству. Я мысленно возмутился Славкиной назойливостью. Но вслух возмущаться не стал. Решил не спорить с Авериным: переберусь, раз уж он настаивает, на кровать. Лишь бы Славка скорее ушёл. Чтобы я спокойно прогулялся до туалета, не опасаясь попасться на глаза Свете Пимочкиной. Ведь та наверняка дожидалась своего провожатого на улице. Небось, она и напомнила Аверину о перчатках.

Слава рывком поставил меня на ноги.

— Давай, Санёк, — сказал он. — Двигай ногами. На руках я тебя не донесу.

— Спать хочу, — заявил я.

Говорил это искренне — даже зевнул в подтверждение своих слов.

— Сейчас уляжешься. Потерпи немного.

Аверин приобнял меня за плечи — направил к выходу из комнаты. Я с удивлением заметил, что праздничного стола в гостиной уже нет. Точнее, он остался здесь, но стоял около стены в сложенном виде, напоминал широкую и узкую тумбу — подставку для горшков с цветами. Комната теперь казалась непривычно просторной и полупустой. О недавнем праздновании напоминал лишь бумажный серпантин на шкафах и позабытая около дивана пустая бутылка из-под «Столичной». «Я точно уснул, — промелькнула мысль. — Потому что не помню, кто и когда убирал со стола. Вот такие пирожки с капустой. В старом теле я бы под громкую музыку не сомкнул глаз».

— Молодец, Санёк, немного правее бери, — направлял меня Аверин. — Поворачивай. Вот так. Не ударься о дверь. Осторожно: порог.

Я словно бы невзначай взглянул на часы. Начало шестого. Подумал: «Не успеет Света добраться к шести часам до своего дома. Тут на автобусе ехать час, не меньше. А то и все полтора». Снова зевнул. Проспал минут сорок. Выспаться не успел. А вот проснуться теперь было сложно. В голове смешались обрывки недавнего сна, ни к месту всплывавшие воспоминания из прошлой и нынешней жизни, желание завалиться спать (всё равно, где — хоть на кровати, хоть на том же диване) и понимание того, что скоро придётся выбираться на холод (фаршированные куриные яйца вступили в конфронтацию с тортом — предлагали тому «выйти»).

Пол подо мной пошатывался, будто палуба корабля (или мне это чудилось?). Рвотных позывов не ощущал, но чувствовал болезненные уколы в наполненном мочевом пузыре. По коже пробегали волны холода — так и хотелось спрятаться под тёплым одеялом, уложить голову на подушку. Меня штормило, словно от настоящего опьянения. Ноги казались непослушными, ватными — так и норовили подогнуться. Несколько раз я покачнулся. От ударов о стену спасали Славкины руки. Они сжимали мои плечи. Староста повторял: «Молодец, Санёк. Чуть-чуть осталось идти». Вёл меня по плохо освещённому коридору мимо мрачных шкафов и тёмных окон.

— Всё, — заявил Аверин. — Пришли.

Развернул меня лицом к двустворчатой двери.

— Стой.

— Стою.

— Молодец, — похвалил меня староста, потянул за дверную ручку.

Металлические петли едва слышно скрипнули.

— Переступай порог, — прошептал Слава у самого моего уха.

Он приоткрыл дверь (ровно настолько, чтобы я сумел протиснуться в комнату). Подтолкнул меня в спину — сам при этом спрятался за створкой. Придерживал меня за воротник, чтобы я не ввалился в спальню кубарем.

— Молодец, — шепнул Аверин. — Иди к кровати.

Снова скрип петель — закрывшаяся дверь подтолкнула меня в спину, заставила сделать шаг вперёд. Я удержал равновесие (успел немного оклематься после вынужденного пробуждения, пока шёл по коридору), хотя всё же нелепо взмахнул руками. Почувствовал запах женских духов (смутно знакомых) и едва уловимый душок нафталина. Увидел зашторенное окно (проникавший через приоткрытую форточку ветерок раскачивал края штор). Мазнул взглядом по разобранной постели на большой пружинной кровати (похожей на мою общажную). Взглянул на яркое пятно настольной лампы.

И только потом посмотрел на Надю. Боброва стояла рядом громоздкой тумбой, поверх которой блестело большое трёхстворчатое зеркало («трельяж» — всплыло в памяти название). Босая. В светлой ситцевой комбинации, едва не достававшей девушке до колен. Смотрела на своё отражение. И словно не замечала моего присутствия. Она наглаживала руками своё тело — прикасалась ладонями к груди, потом опускала руки на живот, ощупывала бёдра. Чуть поворачивала голову то в одну, то в другую сторону — будто рассматривала себя сперва правым, потом левым глазом. Настольная лампа отражалась в зеркале.

А ещё я там видел Надино лицо. Мне почудились в его чертах обида и недоумение. Будто девушка силилась что-то понять, но никак не могла этого сделать. Я невольно пробежался глазами по едва прикрытому невесомой тканью женскому телу. Снова отметил мускулистые руки и плечи девушки (почти не уступавшие мышечной массой мом теперешним). Задержался взглядом на ягодицах (всё же занятия спортом хорошо оттачивали форму женского тела). Отметил и складки на боках, совсем не портившие общее впечатление. Перебрался взглядом на Надино отражение — на плотно обтянутую комбинацией грудь.

Боброва (та, что в зеркале) взглянула на меня. Задумчиво — словно не на человека, а на предмет. Женщины так обычно смотрели не на посторонних мужчин в своей спальне, а на деревья или облака. Не завизжала, не потребовала, чтобы я срочно убрался из спальни. Я даже поначалу усомнился: понимала ли она, что именно (точнее: кого) видела. Свет настольной лампы жёлтыми точками отражался в её глазах. Которые смотрели на меня пристально, не мигая. Ладони Бобровой продолжали скользить по ситцевой ткани. А напомаженные губы девушки вдруг плаксиво задрожали, как у обиженного ребёнка.

— Скажи, Усик, разве я уродина? — спросила Надя.

Прикрыла руками грудь.

— Разве я страшилище какое? — спросила она.

Не поворачивала в мою сторону лицо — продолжала смотреть на моё отражение.

— Ведь всё же у меня на месте. Не хуже, чем у других.

Втянула живот — провела по нему ладонью.

— Что со мной не так, Усик? — спросила Надя. — Ты тоже считаешь меня некрасивой?

Увидел, как напряглись мышцы на её бёдрах (прикинул, с каким «весом» Боброва выполняла в тренажёрном зале «приседания»). Не заметил на ногах девушки ни малейшего намёка на варикоз. Не увидел и «эффект апельсиновой корки» (вот они — преимущества молодости). Снова уставился на женские ягодицы (взгляд туда скользнул словно невзначай). Затем поднялся глазами по спине к плечам. Взгляд переместился на женскую грудь. Я почувствовал, как в моём юном теле забурлила кровь. Она радостно устремилась в направлении паха. Организм позабыл о сонливости. И наплевал на мои старческие принципы.

— Не считаю, — сказал я.

Язык едва шевелился: пересохло во рту.

— Так почему он меня не замечает?! — спросила Боброва.

Встретился с ней взглядом.

Подумал: «Да она в стельку пьяная!»

В подтверждение моей догадки девушка пошатнулась.

— Аверин? — спросил я.

Фамилия старосты напомнила мне о споре фаршированных яиц и торта.

Невольно сжал ягодицы: испугался, что проигравший в споре сбежит.

— Ну а кто же ещё? — сказала Надя.

— Потому что наш староста — дурак.

Надя нахмурилась.

— Не говори так!

И тут же мечтательно улыбнулась.

— Он хороший! — сказала Боброва. — И красивый — не то, что ты.

Томно вздохнула.

Но я уже проснулся и протрезвел — на меня её томность впечатления не произвела: я мысленно уже бежал через двор.

Сказал:

— Согласен. Я не красавец.

Бросил взгляд через плечо.

— Да и вообще… я ухожу.

Развернулся и покинул спальню. Оставил Надю Боброву вздыхать в одиночестве.