Кудрявая голова поэта возвышалась над утоптанной тропой-тротуаром в том самом месте, где я и рассчитывал её обнаружить. В окружении выглядывавших из сугробов скамеек (в этом времени их на зиму из парка не убирали). Всё же Людмила Сергеевна меня не обманула: с двадцать пятого января тысяча девятьсот семидесятого года и до моей последней встречи с Гомоновой в Пушкинском парке мало что изменилось — не сменил прописку и памятник. Я кивнул Пушкину, словно старому приятелю. Не обиделся, что Александр Сергеевич мой жест проигнорировал: в этом времени моё присутствие игнорировали всё чаще — я стал к этому привыкать.

Около памятника увидел небольшую почти очищенную от снега площадку. Дворник убрал с неё сугробы либо утром, либо днём. Но к вечеру площадку перед бюстом Пушкина всё же припорошило — ровно настолько, чтобы каждый, проходивший по ней, оставлял там свои следы. «Маньяку тут будет удобно расправиться со Светой Пимочкиной, — подумал я. — Не придётся убивать её на узкой тропинке». Если комсоргу назначили встречу у памятника, то томиться в ожидании она будет именно на этой площадке: более удобного места я поблизости не видел. Неподалёку от каменного поэта даже светил фонарь!

Я вновь усомнился, что Света могла прийти сюда просто на вечернюю прогулку. Нынешний Пушкинский парк — не самое приятное время для отдыха одиноких комсомолок. Такой вывод я сделал, глядя на окутанные полумраком аллеи. Приходить сюда вечером следовало либо для того, чтобы выгулять собаку (лучше — бойцовской породы, с которой не так страшно было бы девицам вышагивать мимо тёмных деревьев), либо на встречу с любовником (тут некому будет уличить молодёжь в аморальном поведении). «А ещё здесь неплохо охотиться на маньяков, — подумал я. — Стоило всё же прихватить обрез — на всякий случай».

Прикинул, что свет фонаря едва дотягивался до памятника — пространство за Пушкиным окутывал полумрак. Этим обстоятельством я и собирался воспользоваться. Я и раньше планировал использовать для засады место за постаментом. Теперь же убедился: оно действительно идеально подходило для моей цели. Со светлого островка около памятника что-либо рассмотреть в темноте не получится (если не буду мельтешить на фоне снежного покрова). А вот для меня площадка под фонарём будет, как на ладони. Главное, чтобы моё место засады не приглянулось и маньяку. Но я всё же думал, что тот не станет прятаться — изобразит случайного прохожего.

Я взглянул на часы. Людмила Сергеевна говорила, что Света покинула дом в начале одиннадцатого. Идти от её дома до парка — минут сорок. Получалось, что до появления Пимочкиной мне куковать наедине с памятником ещё несколько часов. «Ты ждал этого дня почти пять месяцев, — сказал я сам себе. — Подождёшь и ещё несколько часиков. Свежий воздух, пусть и излишне прохладный — пойдёт тебе на пользу, Димочка. Прочистит тебе мозги. Чтобы в следующий раз ты не умничал, а всё же прихватил с собой нормальное оружие — не только эту никчёмную железку. Если какой-нибудь следующий раз для тебя всё же будет».

Сунул руку в карман, нащупал кастет. Испытывал его на маньяках уже дважды. Но результаты испытаний не радовали — пятьдесят на пятьдесят: Каннибала вырубил, Гастролёра лишь оцарапал. «Во второй раз помешала случайность, — оправдывал я эффективность свинчатки. — Кто же знал, что он не вовремя дёрнется?» Я поправил Славкин шарф, огляделся. На аллеях парка никого не заметил. Хотя кого я мог увидеть, стоя под фонарём? Прогулочным шагом направился мимо памятника. Отходил подальше от освещённого участка. Не спешил пока прятаться за постамент — выжидал, когда глаза привыкнут к темноте.

На месте я не стоял — неторопливо бродил, прислушиваясь к ночным звукам и вглядываясь в полумрак. Лишь дважды я заметил на аллеях прохожих: две группы людей проследовали в направлении ближайшей автобусной остановки (меня не увидели) — не таились, разрывали тишину громкими голосами. Никаких признаков присутствия маньяка не обнаружил. Хотя тот, если и находился уже в парке, то наверняка, подобно мне не маячил на освещённых участках (я бы на его месте поджидал жертв не в самом парке, а на входе в него). Изредка я чиркал спичками (заслоняя собой огоньки), посматривал на циферблат наручных часов.

Вернулся к памятнику в половине одиннадцатого — если в этой реальности всё пошло прежним путём, то Света Пимочкина уже направлялась в мою сторону. Подошёл к постаменту, умудрившись не ступить на ярко освещённый участок. Спрятался за памятником — высокие сугробы с трёх сторон заслонили меня от любопытных и случайных взглядов. Пальцы в ботинках превращались в ледышки, не смотря на едва ли не нулевую температуру и предусмотрительно надетые в три слоя носки. Я разминал их — ускорял кровоток (но старался не скрипеть при этом снегом). Прикинул: мне предстояло прятаться в засаде около часа.

Раньше не считал Пушкинский парк столь безлюдным местом. Или же я попросту не приходил сюда зимними вечерами, как и подавляющее большинство жителей Зареченска. Я простоял за постаментом больше получаса — по освещённой площадке возле памятника не прошёл ни один человек. Люди здесь ночью не ходили, потому что им тут попросту нечего было делать в воскресенье вечером. Если и срезали путь, то делали это не рядом с каменным Пушкиным — по другим аллеям, где я и видел сегодня две шумные компании. Идти вглубь парка зимней ночью не имело смысла. Меня всё больше удивляло, почему маньяк решил поохотиться именно здесь.

Я подышал на озябшие руки — выпустил изо рта похожие на табачный дым клубы пара. Подумал: «Он бы ещё ночью на кладбище молодых девиц искал. Больной придурок. Мёрзни тут теперь из-за него». Я всё меньше верил, что чей-то извращённый разум мог догадаться поджидать женщин в ночном зимнем парке. Это всё равно, что ловить рыбу в бачке унитаза — может и удобно, но бесполезно. Если только маньяк не знал наверняка, что его жертва сюда явиться. А ещё он примерно представлял, когда именно она это сделает. Я считал такое возможным, только в том случае, если сам убийца Свету сюда и заманил.

Вариант с участием Комсомольца мне казался всё более реалистичным. Ведь Усик легко мог завлечь в парк влюблённую в него Пимочкину. У Александра был явный повод злиться на комсорга (быть может, ещё и на Аверина). А первого мая на праздничной демонстрации парень доказал, что способен убить человека. «Так мне можно было сегодня и не дёргаться?» — промелькнула в голове мысль. Если Комсомолец подделал почерк маньяка (Слава Аверин подробно излагал на одной из вечеринок, как «маньяк с молотком», по его мнению, убивал своих жертв), то я помёрзну до полуночи и преспокойно вернусь в общежитие.

«А маньяк останется на свободе, — подумал я. — Настоящий маньяк, не Усик. Тот, что снова убьёт женщину восьмого марта». Попытался понять — расстроюсь или огорчусь такому повороту. Ведь он гарантировал моё сегодняшнее возвращение в общежитие. Но я не пришёл к однозначному решению. Быть может, уже только своим попаданием в тело Комсомольца я спас Свету — ведь сам её убивать точно не собирался. Да и не заманивал её в парк. А значит, Светлана Пимочкина сегодня здесь не появится. Вот только тогда выходило… что до международного женского дня «маньяк с молотком» не понесёт наказания.

Пимочкина пришла.

Я заметил женскую фигуру в знакомой рыжей шапке, когда она уже подходила к памятнику. За полчаса до полуночи. Обзор на парковые аллеи из-за постамента почти полностью отсутствовал. Поэтому я часто замирал — прислушивался. Сперва услышал, как хрустел под сапогами девушки снег. Насторожился, сунул руку в карман, где лежал кастет. И только потом увидел Свету. Её лицо разглядел не сразу. Но рассмотрел её одежду. Да и суетливую походку Пимочкиной сложно было не узнать. Девушка торопливо прошла в центр освещённого фонарём островка, остановилась, завертела головой.