— Ничего, — утешил её Николаев. — Он многих навсегда на пол уложил, так что вам ещё крупно повезло.

Он составил протокол опознания, поблагодарил свидетелей и поехал в Управление. Настроение у него поднялось ещё больше, когда ему сообщили, что и номера банкнот, найденных у Варнака в кейсе и дома совпадают с похищенными из банков и обменных пунктов. Через связи Варнака необходимо было выйти и на остальных налетчиков. Но полнейшей загадкой для следствия остался этот удивительный звонок, сообщивший о смерти Варнака. Неужели настолько процветали эти бандиты, если они были готовы пожертвовать такой суммой, чтобы, убив Варнака, свалить все на него? Навряд ли… А тем не менее, выстрел был сделан очень профессионально, один и в голову. Объяснить такую щедрость убийцы было невозможно. Но дело сдвинулось с мертвой точки, и это уже радовало.

Варнака было довольно легко опознать — уж очень характерная у него внешность. Яркие черты лица, этот рельефный нос с горбинкой, эти большие, глубоко запавшие глаза и рот, большой рот, скривившийся в омерзительной улыбке, не сошедшей с его лица даже после смерти. Такому человеку трудно затеряться в толпе. А вот бывают лица… Лица… Внезапно Николаев вспомнил лицо того человека, которого он встретил недалеко от дома Веры Георгиевны. Вспомнил, и холодный пот пробежал у него по спине. До него дошло, внезапно дошло, кто это был, и его хорошее настроение улетучилось как дым… Ну и денек же сегодня, тринадцатого февраля. И впрямь — несчастливое число. Это же был Андрей Полещук, тот самый Полещук, которого они искали уже второй месяц. Никакой черной бороды, и без усов — тогда, в квартире Воропаевых у него были черненькие, коротко подстриженные усики, как же его меняло отсутствие усов! И эта потертая ушанка, пальтецо мышиного цвета… А тогда черное кожаное пальто на меху, норковая шапка, шикарный длинный красный шарф, запах французского парфюма, наполнивший комнату… Совершенно другой типаж. Это был длинный, сутулый, безусый, некий замшелый интеллигент, не получающий полгода зарплату… Но это был он, безусловно, он. Глаза… Черные хитрые глаза, густые брови… Значит, Кирилл и его приятель Федя не солгали. А он уже просто уверился в их лжи. Значит, Полещук, действительно в Москве. И каждый день меняет свою внешность. А он-то… Вот тебе и бессонная ночка…Ну, олух, ну, осел…

… Николаев поглядел на часы — уже половина третьего. А на три часа он назначил встречу одному свидетелю по делу Варнавского, он мог дать ценные сведения о связях Варнака за последнее время. Отказаться от допроса свидетеля он не мог. Но Николаев понимал и то, что ему необходимо немедленно снова встретиться с Верой Георгиевной. Полещук-то шел от нее…

И наверняка узнал его. То-то он смеется над ним теперь. Эта мысль поразила его больше всего, он прикусил губу от бешенства и стыда… Бесподобно — вести дело, опрашивать свидетелей, вызывать к себе, ездить к ним, строить свою версию, и вдруг — встретиться нос к носу с разыскиваемым преступником, о котором он, кстати и шел говорить со свидетельницей, и как ни в чем не бывало пройти мимо…

…Допрос свидетеля длился более двух часов, он был изрядным тугодумом, а, скорее всего, старался казаться таким. Однако, все, что необходимо, он поведал Николаеву.

Николаев позвонил в больницу, и ему сообщили, что Тамаре значительно лучше. Тогда он решил сразу ехать в Ясенево, предварительно сообщив в уголовный розыск, что по поступившим сведениям разыскиваемый Полещук каждый день меняет свой облик и теперь выглядит совершенно иначе. О том, что сам видел его, разумеется, умолчал.

… — Ну, Павел Николаевич! — рассмеялась, увидев на пороге длинную фигуру Николаева с мрачным лицом, Вера Георгиевна. — Вы теперь по два раза на дню ко мне ездите, не иначе, как скоро свататься ко мне придете…

Но Николаеву было вовсе не до шуток.

— У вас сегодня вообще день визитов, — сказал он, сняв пальто и пройдя в комнату. — До меня-то кто у вас был?

Вера Георгиевна сразу резко помрачнела, глаза стали злыми, неприступными.

— Был один знакомый, — глядя куда-то в сторону, ответила она.

— Какой такой знакомый? Вы как, в уголовном кодексе немного разбираетесь? Или мне дать вам некоторые пояснения?

— Дайте.

— Поясню, это мой долг. Статьи 189 и 190 УК — укрывательство преступлений и недонесение о преступлениях. Речь-то ведь не о краже яблок из соседнего сада идет… Итак, какой именно знакомый был у вас сегодня днем?

— Андрей Полещук, — тихо ответила Вера Георгиевна.

— Вы можете сообщить, где он находится сейчас?

— Нет.

— Вы просто лжете, Вера Георгиевна.

— Да не знаю я, где он сейчас! — вдруг закричала она, глядя прямо в глаза Николаеву. — Что он, будет сообщать, куда он поедет от меня?! Он же не дурак совсем, знает, что ко мне следователи часто наведываются.

— Зачем он приезжал к вам?

— Он сообщил мне, что Лена жива-здорова. Я же мать, в конце концов! У меня одна дочь, а больше никого на свете нет! Оттого и прекрасное настроение, ещё бы — первая весточка за все время, я такое передумала… А сам он приехал в Москву по каким-то своим делам ещё несколько дней назад. А уж какие у него дела, этого он мне не докладывал. А ко мне зашел передать привет от Лены.

— Наверняка, он передал вам письмо.

— Допустим…

— Где оно сейчас?

— Я его уничтожила, прочитав. Вы поймите меня тоже — мою дочь ищут, неужели мне хочется, чтобы она оказалась в тюрьме?

— Перескажите содержание письма.

— Примерно так: «Мама, прости меня, из-за любви к Андрею я предала всех — и тебя, и Вику. Сейчас я в порядке, нам с Андреем очень хорошо вдвоем.» Ну, вроде бы, и все.

— Вы, Вера Георгиевна, вроде бы, считаете меня за идиота. Я следователь из Управления Внутренних дел, а не досужий репортер, собирающий жареный материал для статьи. Я веду дело о взрыве машины и гибели в ней четырех человек. Ваша дочь имеет отношение и к этому, и, возможно, к другому преступлению. А вы мне морочите здесь голову. Мне что, делать больше нечего, как по нескольку раз на дню мотаться к вам? Я просто возьму у прокурора санкцию на ваше задержание, и вы будете отвечать, как соучастница преступления. Хватит! Где Лена? Где они скрываются?!

Женщина молчала, опустив глаза в пол.

— Я жду!

— Господи, за что мне все это?! — крикнула Вера Георгиевна. — Почему я должна предать свою дочь, которая только и виновата в том, что любит этого беспутного Андрея?! Вы арестуете её, она не выдержит тюрьмы! Она ни в чем не виновата! Ладно, скажу! Скажу!!! В Крыму она! В Крыму! Так, по крайней мере, сказал мне Андрей. И не знаю, правда ли это. Но, думаю, что правда. Он плохо умеет лгать, я всегда замечала, когда он лжет.

— А больше он вам ничего не рассказывал? Про это похищение? Про взрыв?

— Похищение они задумали с Леной, чтобы заморочить голову Кириллу. А что касается взрыва в машине, он сам ничего не понимает. Он в шоке, это для него что-то жуткое и непонятное. Володя Максимов был его друг, он согласился помочь ему, и, чтобы он решил взорвать его и каких-то несчастных бомжей, которых он нанял для этой инсценировки за гроши — это совершенно немыслимо и бессмысленно. Он дал Кириллу деньги, которые снял ещё до Нового Года со счета и разоряющейся фирмы, потом Кирилл отвез эти деньги в положенное место, и они снова оказались в кармане Андрея вместе с личными деньгами Кирилла. Большую сумму, между прочим, прикарманил, аферист проклятый…И Кирюше намекнул, чтобы язык свой не распускал, поосторожнее был, пригрозил ему. А Кирюшу напугать дело нехитрое. Вы видите, он сам мне все рассказал, хотя мог бы и не рассказывать. Но вот то, что произошло на дороге с этой машиной и теми, кто в ней был, совершенно не понимает и объяснить никак не может.

— Хорошо. Допустим. Но почему Лену и Вику привезли именно в дом Юрковых в Жучках? Откуда он знал Юркова?

— Он был знаком с Митей Мызиным, сыном Клавы, домработницы Остермана. Их познакомил Кирилл. Митя иногда делал мелкий ремонт в квартире Полещука. Вот он к нему и обратился, когда понадобилось какое-то убежище для этого спектакля. Митя предложил для этого заброшенный дом своего приятеля Юркова.