Летисия была хороша необыкновенно, она не шелохнулась, пока мимо проходил длинный поезд. Голову откинула назад, а руки прижала к телу; не будь туники, да еще зеленой, – настоящая Венера Милосская. Мы сразу увидели в третьем окне светловолосого юношу, и, когда помахали ему, он расплылся в улыбке. Поезд мгновенно унес этого юношу, но в половине пятого у нас все еще шел спор – какого цвета на нем темный пиджак, какой оттенок у красного галстука и вообще, симпатичный он или наоборот – противный. В четверг – я изображала «Уныние» – мы получили новую записку: «Мне очень нравятся все трое. Ариэль Б.». Потом он каждый раз высовывался из окна и, весело улыбаясь, махал нам рукой. Мы сошлись на том, что ему больше восемнадцати (хотя каждая из нас понимала, что ему нет и шестнадцати) и что он ежедневно возвращается из английского колледжа. Насчет колледжа – никаких сомнений: не будет же наш Ариэль учиться в обыкновенной школе! По всему видно, кто он и откуда!

Три дня подряд – бывает же такое везение! – выигрывала Оланда. У нее с блеском получилось «Разочарование», еще лучше – «Корысть», а уж статуя балерины – просто нет слов… И поди попробуй стоять на одном мысочке, пока пройдет весь поезд! Наконец дошла очередь и до меня, и вот я изображаю «Ужас», а из окна летит записочка. Мы не сразу поняли ее смысл: «Лучше всех самая застывшая». Летисия позже нас догадалась, что это – о ней, и, когда догадалась, отошла, покраснев, в сторонку. Мы с Оландой, по правде, страшно обозлились. Какой, однако, болван этот Ариэль! Кто ему позволил написать это о нашей Летисии, ведь ее обидеть проще простого! Летисия, наш ангел, несет тяжкий крест, а тут эта дурацкая записка… Однако она ее взяла себе, значит, поняла, что речь о ней. По дороге домой мы почти не разговаривали, а вечером разбрелись по комнатам. За ужином Летисия была очень оживленной, глаза сияли, и мама раза два торжествующе взглянула на тетю Руфь – вот, мол, какие прекрасные результаты, девочку – не узнать! Как раз в те дни Летисии стали давать новое лекарство.

Перед самым сном мы с Оландой думали-гадали, как быть дальше. Нас, в конце концов, не так уж задело мнение Ариэля. Что ж, из окна вагона он видел то, что мог видеть. Но вот Летисия, она слишком злоупотребляет своим положением, зная, что мы ей ничего не скажем, потому что в любой семье, где есть человек с физическими недостатками, и притом человек самолюбивый, все, начиная с него самого, притворяются, будто ничего не видят. Словом, делают вид, что знать не знают о том, что он давным-давно все про себя понял. Именно поэтому Летисия и присвоила записочку и так вызывающе веселилась за столом. А это уж слишком! Под утро меня снова мучили кошмары. Мне снилось, будто я брожу по сходящимся путям огромного железнодорожного узла, навстречу мне летят красные огни паровозов, и я в ужасе гадаю – слева или справа пройдет состав, а потом обмираю от страха, потому что за спиной несется скорый. Но больше всего меня пугает, что вовремя не переведут стрелку и какой-то поезд меня раздавит… Проснувшись, я напрочь забыла о своем сне, потому что Летисии вдруг стало так плохо, что она и одеться без нашей помощи не смогла. Летисия, похоже, в глубине души корила себя за вчерашнее, и мы были с ней нежны, само участие, само внимание, – давай-ка, отдохни, посиди дома, почитай. Она не возражала, однако завтракать пришла вместе с нами, а взрослым сказала, что ей куда лучше и спина почти не болит. При этом она пристально смотрела то на меня, то на Оланду.

В тот день выиграла я, но не знаю почему и зачем уступила свое место Летисии. Уступила – и все, безо всяких лишних слов: чего тут, раз он именно ей отдает предпочтение, пусть любуется, пока не надоест… Летисия играла только в «статуи», и мы, не сговариваясь, решили выбрать для нее что-нибудь попроще, ей же так трудно, бедняжке… Она решила, что будет китайской принцессой. Это легче легкого – сложит руки у груди, опустит глаза стыдливо, как положено китайским принцессам, ну и все. Как только показался наш поезд, Оланда взяла и повернулась к нему спиной, а я, я видела все. Видела, что Ариэль смотрел только на Летисию, он не отрывал от нее глаз, пока поезд не скрылся за поворотом. Летисия, застывшая в позе китайской принцессы, не могла и предположить, как он на нее смотрел. Но когда она спустилась к нам, под иву, мы поняли, что она знает и что ей бы хотелось стоять и стоять в наряде принцессы весь вечер, всю ночь напролет.

В среду жребий тянули лишь мы с Оландой, так решила Летисия, и с ее стороны это было справедливо. Оланда – вот везучая! – снова выиграла, но письмо Ариэля упало к моим ногам. В первую минуту я думала отдать письмо Летисии, но потом передумала. С какой стати мы должны так рассыпаться перед ней? С какой стати? Ариэль написал, что хочет поговорить с нами и что на следующий день придет к нам прямо по шпалам с соседней станции. Почерк мало сказать отвратительный, зато в конце приписка, очень милая: «Всем трем статуям сердечный привет! Ариэль Б.». Не подпись, а какие-то каракули, но все-таки в них что-то особое.

Я прочла послание вслух, но обе – вот странно! – словно онемели. Подумать, такое событие, а они молчат, будто не понимают, что надо заранее все обсудить, потому что, если об Ариэле узнают дома или того хуже: нас выследят эти пигалицы Лоса, – нам несдобровать! Понять нельзя, почему мы все делали молча. Молча сняли наряд с Летисии, молча сложили все украшения в корзину и молча, почти не глядя друг на друга, дошли до белой калитки.

Тетя Руфь велела нам с Оландой выкупать Хосе и забрала с собой Летисию – ей пора принимать лекарство. А мы, оставшись вдвоем, смогли наконец выговориться. Какое чудо – к нам придет Ариэль, у нас теперь есть знакомый мальчик, настоящий, его не сравнить с кузеном Тито, таким болваном, который до сих пор играет в солдатики и мечтает о Первом причастии. Мы так волновались в ожидании этой встречи, что коту, бедняжке, пришлось терпеть черт-те что. Не я, конечно, а решительная Оланда, вот кто первый заговорил о Летисии. У меня просто мозги лопались: с одной стороны, просто ужас, если Ариэль узнает правду, а с другой – пусть все сразу и раскроется, ведь никто не должен губить свою судьбу из-за других. Но как сделать, чтобы Летисия не переживала? Ведь она и без того – страдалица, а тут все сразу навалилось – и новое лекарство, и вся эта история…

Вечером мама не знала, что и думать: мы почти не разговариваем. Что такое? Может, вам мыши язык отгрызли? Она смотрела со значением на тетю Руфь, и обе наверняка решили, что мы в чем-то сильно провинились и нас теперь мучит совесть. Летисия, едва прикоснувшись к еде, сказала, что ей нездоровится, что она пойдет к себе и будет читать «Рокамболя». Оланда вызвалась проводить ее, та согласилась, но как-то нехотя, а я взялась за вязание – такое бывает со мной в минуты особого волнения. Раза два я порывалась встать и посмотреть, что там в комнате Летисии и почему застряла Оланда. Наконец она появилась и с многозначительным видом уселась рядом со мной, явно выжидая, пока мама и тетя Руфь уберут со стола. «Она никуда не пойдет, – шепнула Оланда, когда мы остались одни. – Вот это письмо она велела передать ему, если он спросит о ней». Для убедительности Оланда оттянула кармашек блузки и показала мне сиреневый конверт. Вскоре нас призвали вытирать посуду, а потом мы легли спать и уснули как убитые – устали от всех волнений и от Хосе, который не выносит купанья.

На другой день меня послали на рынок, и целое утро я не видела Летисию, которая пряталась в своей комнате. Перед обедом я успела заглянуть к ней на минутку – она сидела, обложенная подушками, у окна и рядом – девятый томик «Рокамболя». Выглядела Летисия совсем плохо, но, увидев меня, весело рассмеялась и стала рассказывать, какой ей приснился забавный сон и как смешно билась о стекло глупая оса. Я забормотала, что мне обидно идти без нее к нашим ивам, но слова почему-то выговаривались с трудом. «Если хочешь, мы скажем Ариэлю, что ты нездорова». А она как отрезала: «Нет!» Тогда я начни уговаривать, правда, не так чтоб искренне, пойти вместе с нами и, осмелев, даже сказала, что ей, мол, нечего бояться и что настоящее чувство, оно не знает преград. Я даже припомнила несколько высокопарных и красивых фраз, которые мы вычитали в «Сокровищнице младости». Но чем дальше, тем труднее было говорить, потому что Летисия упорно молчала, разглядывая что-то в окне. Казалось, она вот-вот заплачет. Я не выдержала и в конце концов как бы спохватилась, ах, меня небось заждалась мама! И выскочила за дверь. Обед тянулся целую вечность. Оланде досталось от тети Руфи за жирное пятно на скатерти… Не помню, как мы вытирали тарелки и как добежали до белой калитки. Зато помню, что у заветной ивы мы без тени ревности друг к другу обнялись, едва не заплакав от счастья. Оланда волновалась, сможем ли мы рассказать о себе как надо, произведем ли хорошее впечатление на Ариэля. Мальчики из старших классов обычно презирают девчонок, которые только кончили школу первой ступени, они, мол, умеют возиться с тряпками, и больше ничего. Ровно в два часа восемь минут появился поезд, и Ариэль радостно замахал нам обеими руками, а в ответ вместе с яркими платочками взметнулось наше «Добро пожаловать!». Не прошло и получаса, как мы увидели Ариэля, который спускался к нам с насыпи. Он был в сером и куда выше ростом, чем мы представляли. Я плохо помню, как начался разговор. Ариэль с трудом подбирал слова и явно робел. Кто бы подумал! После таких записочек, после решения прийти к нам! Торопливо расхвалив наши «статуи», он поинтересовался, как нас зовут, а потом спросил, почему мы только вдвоем. Оланда сказала, что Летисия – не смогла. А он: «Очень жаль. Очень жаль!» И еще: «Какое красивое имя – Летисия!» Потом стал подробно рассказывать о Промышленном училище – вот тебе и английский колледж! – и попросил показать наши наряды. Оланда отодвинула камень, и перед ним предстало все наше богатство. Он, по-моему, с искренним интересом рассматривал украшения, а порой, задерживая в руках какую-нибудь вещь, задумчиво говорил: «Это однажды надевала Летисия» или: «Это было на восточной принцессе» – так он окрестил нашу китайскую принцессу. Мы сидели под тенью ивы, и, хоть лицо у него было довольное, слушал он рассеянно – по всему чувствовалось, что лишь хорошее воспитание мешает ему встать и уйти. Раза два-три, когда разговор готов был оборваться, Оланда вскидывала на меня настороженные глаза. Нам обеим было плохо, хуже некуда, хотелось, чтоб все поскорее кончилось, хотелось домой. Чего его дернуло знакомиться с нами! Ариэль снова спросил о здоровье Летисии, но Оланда, метнув в меня взглядом, ответила: «Она не смогла прийти». И все, а я-то надеялась, думала, что она скажет правду… Ариэль прутиком чертил на земле геометрические фигуры, то и дело поглядывая на белую калитку. Все было яснее ясного. Так что я очень обрадовалась, когда Оланда вытащила наконец сиреневый конвертик и подала его Ариэлю. Он так и замер, а потом, когда ему объяснили, что это от Летисии, сделался пунцовым и спрятал его в карман, не хотел, видимо, читать при нас. В общем, сразу поднялся и сказал: «Что ж, я рад нашему знакомству». Но рука его была вялая, даже неприятная, и мы просто уже не чаяли, чтоб все поскорее кончилось, хотя потом только и говорили о его серых глазах, о его улыбке, необыкновенной и очень печальной. Еще нас поразило, как он сказал напоследок: «Простите и прощайте!» Мы в жизни не слыхали такого, и прозвучало это так красиво, так трогательно, как стихи. Когда мы пересказывали все Летисии – она нас ждала под лимонным деревом в саду, – меня подмывало спросить, что было в ее письме, но попробуй спроси, раз она запечатала его, прежде чем отдать Оланде, словом, я не посмела, и мы по очереди нахваливали Ариэля и всё восхищались тем, что он так расспрашивал о ней. Мы, разумеется, хитрили, потому как любому понятно, что все получилось странно – и очень хорошо, и очень плохо. Летисия вроде чувствовала себя счастливой и в то же время едва сдерживала слезы. В конце концов мы позорно удрали от нее, сославшись на тетю Руфь – она нас ждет не дождется. А бедная Летисия осталась сидеть под лимонным деревом среди жужжащих ос.