Вот знаменитая Дорога Белых Столбов — широкая галерея обелисков, по которой под звуки походных труб и барабанов проходили возвращавшиеся с войны войска. Именно здесь между рядами гладких, устремлённых в небо обелисков боги древней столицы вновь возвращали одичавшие и опьянённые кровью души воинов к законам и правилам повседневной мирной жизни.
Налево от Дороги Белых Столбов начинался базар — один из шести больших канорских базаров. Свернуть — означало застрять там до позднего вечера, что никак не входило в планы Гембры.
Перейдя широкий мост, украшенный по случаю праздника разноцветными гирляндами, она кратчайшим путём направилась к высившейся впереди каменной громаде Храма Всех Богов. От него начиналась центральная часть города, где всегда происходило что-то особенное и любопытное.
Дворец императора, по размерам сопоставимый с небольшим городом, имел форму круглой цитадели, от которой лучами отходили три циклопических флигеля, каждый из которых имел пять этажей, а центральная башня цитадели уходила острым шпилем в поднебесье. Флигели были почти одинаковы, но тот, что был немного больше двух других, выходил фасадом на огромную площадь, другой край которой примыкал к не менее громадному, чем императорский дворец комплексу сооружений вокруг священной горы Аргренд. А в ней была скрыта святая святых алвиурийского народа — Пещера Света. Пространство между флигелями было самым богатым и роскошным местом центральной части города. Здесь на больших и маленьких площадях императоры в память о своём царствовании устанавливали монументы, обелиски и храмы. Здесь, в окружении пышных садов, блистали мрамором и цветным камнем дома придворных вельмож, сюда стекались зрители на турниры боевых искусств, здесь, на огромном крытом ипподроме, состязались в скорости водители колесниц. Неподалёку от ипподрома высилось массивной красной кубикулой здание главных публичных бань. Их широкие круглые арки будто приглашали всякого прохожего зайти внутрь под высокие прохладные своды, где его, кроме услуг умелых банщиков, ждали разнообразные кушанья, прохладительные напитки и библиотека, не говоря уже о приятной беседе.
Рядом с банями располагался императорский зверинец, где все желающие за небольшую плату могли поглазеть на диковинных зверей, которых привозили в Канор со всех концов света. Харчевни в этой части города даже не были похожи на харчевни. Все каменные — двух-, а то и трёхэтажные, — они походили на своеобразные храмы еды, где к принятию пищи относились как к священнодействию. Если сюда приходили утром — то, как правило, на целый день. Если вечером — то на всю ночь. Столы и стулья делали всегда из дорогого дерева, а само помещение, явно подражая дворцовой моде, украшали самым экстравагантным образом — от гирлянд цветов до бассейнов с живой рыбой в середине зала. Музыка здесь никогда не смолкала, вино лилось рекой, а о подаваемых блюдах ходили рассказы по всей стране. Каждый хозяин такого заведения утверждал, что именно он является главным хранителем секретов дворцовой кухни, которые он свято уберегал от соседей-соперников. У тех были, впрочем, те же самые секреты. Вторые этажи обычно предназначались для особо почётных посетителей, а на третьих неизменно располагался публичный дом.
Одна из таких харчевен, стоящая в большом, открытом для свободного посещения саду, была местом особенно примечательным. К ней была пристроена знаменитая галерея Длисарпа, названная так по имени её строителя и первого владельца. Это место с давних пор облюбовали поэты и, сделав его местом своих встреч, обычно читали здесь друг другу свои сочинения. Хотели того строители или нет, но под сводами галереи человеческие голоса приобретали неожиданно мощное и торжественное звучание. Когда декламирующий стихи автор возбуждённо ходил по галерее среди тонких изящных колонн, звуки его голоса, наполняя всё окружающее пространство, казались голосом самого божества. Со временем возле галереи появились скамьи, на которых рассаживались смиренные слушатели из числа ценителей поэтического искусства, коих в столице всегда было немало. Однажды Гембра сюда случайно забрела, но быстро ушла. Тогда ей всё это показалось скучным. Сейчас, наверное, было бы не так…
Ступив на главную площадь страны, она с улыбкой вспомнила байки о единорогах и фениксах, которые якобы во множестве гуляют перед фасадом императорского дворца, который, впрочем, и без них производил потрясающее впечатление. Гигантские, уходящие в небо пилоны из цветного мрамора, опоясанные скульптурными рельефами. и сама главная лестница, огромная, бесконечная, с широкими площадками, где неподвижно стояли стражники в чёрно-серебристых с фиолетовой перевязью доспехах, не символизировали, а напрямую выражали несокрушимую мощь Алвиурийской империи.
Площадь была столь огромна, что даже в праздничный день на ней было довольно просторно, и людская толчея не мешала разглядеть, что происходило вокруг. Там, где высоко вверх было вознесено полотнище с портретом юного императора, на высокой круглой сцене давали представление столичные актёры. Действо шло уже давно, и протиснуться поближе было невозможно.
А в другом конце, где высился трудноописуемый конгломерат сооружений вокруг священной горы, шла торжественная церемония: жрецы совершали предварительные обряды с прибывшими паломниками.
По традиции каждый человек, рождённый на земле Алвиурии, имел право хотя бы раз в жизни воочию увидеть Пещеру Света. После долгих посвятительных обрядов неофиты допускались во внутренние помещения огромного храмового комплекса и оттуда — к самой скрытой в толще горы святыне. Обычно они останавливались на дальних подступах к сияющим воротам, но многим и этого оказывалось достаточно — люди часто падали без чувств, теряли дар речи или способность двигаться. Многие впадали в долгий транс, нарушать который считалось недопустимым святотатством. Но были редкие случаи, когда некие ничем с виду не примечательные люди оказывались способны пройти вперёд намного дальше остальных. Такие становились посвящёнными. Сияние Пещеры меняло их. Менялась с этого момента и сама их жизнь: обычно они вступали в корпорацию жрецов. Но некоторые возвращались в мир и становились живыми святыми, чьё слово было законом. Речи этих людей никогда не бывали пустыми или вредными. Их речи записывали и переписывали, их деяния вдохновляли сочинителей и живописцев. В тех местах, откуда был родом тот или иной посвящённый, его жизнь неизменно обрастала легендами, запечатлеваемыми на стенах храмов и богатых домов.
