— Только с твоих слов, моя красавица, только с твоих слов, — отшутился Анмист, в душе досадуя, что чуть не выдал себя.

— Пойдём, послушаем поэтов, — неожиданно для себя предложила Гембра после небольшой паузы.

— Пойдём, пожалуй. Они, наверное, уже давно начали.

И они направились туда, где среди пышных крон городского сада белели изящные колонны галереи Длисарпа. Слушателей сегодня было много — зычный голос стихотворца гулко разносился над их головами, достигая самых отдалённых уголков затенённых аллей. Гембра и Анмист не стали протискиваться вперёд, а остановились поодаль, где ряды слушателей не были такими плотными, но сама галерея была видна достаточно хорошо. Как раз в этот момент очередной поэт закончил своё выступление и под одобрительные возгласы поклонников скрылся среди колонн, уступая место своему коллеге по благородному ремеслу. Это был невысокий, даже тщедушный молодой человек с огромными зелёными глазами и круглыми пухлыми губами, с прилизанными чёрными волосами и длинном до земли бордово-коричневом одеянии. Судя по восторженным приветствиям публики, он был ей хорошо известен. Устремив отрешённый взгляд в небо, поэт начал декламировать.

Ночные поэты, ночные поэты,
Жрецы запоздалые вечного лета,
Встречают вас горы, заснув до рассвета,
И звездная россыпь приветствует вас.
Ночные поэты, ночные поэты,
Вы радугу видите звёздых дождей,
Вы музыку слышите в звёздном клубленье,
И жизни кипенье недвижных камней.
Ночные поэты, ночные поэты,
Лишь тени бесплотные — ваши портреты,
Взлетают куплеты, что вами пропеты
К зелёному глазу безумной луны…

— Это северная школа, — прокомментировал Анмист. — Любят они побаловаться с рифмой и размером, зато интонация… будто сразу всё пришло, как по наитию. Ну и туману любят напустить — такой уж у них стиль.

Следующим перед публикой появился ушастый седоватый здоровяк с широким, растягивающимся до ушей ртом.

Блажен дурак, из тех, кто верит,
Что он на свете не один,
А тот, кто меру жизни мерит,
Давно отсёк его аршин
Блажен, кто верит в постоянство
Покоя, мира и добра,
Лелеет хрупкое пространство
От рока злого топора
Но мудрость есть в непонимании
Того, зачем мы родились.
О бедах лучше быть в незнании,
Пока они не начались.

— А это — столичный, — продолжал тихонько комментировать Анмист, — я его и раньше слышал, давно ещё. Матёрый малый… И при дворе его любят. На все руки мастер. Всё больше на заказ пишет, и эпиграммы, и посвящения, и оды, и в стиле старых поэтов, если попросят…

Гембре почему-то вдруг сильно захотелось сказать Анимисту, что он не услышал и не понял самого главного — не то КАК пишутся стихи, а то, ЗАЧЕМ они пишутся. Но она сдержалась. Тем более что в этот момент она краем глаза заметила странную красную фигурку, мелькнувшую поодаль между деревьев. Не ускользнула она и от внимания Анмиста. Молча переглянувшись, они осторожно двинулись в сторону густых кустов олеандра, где скрылось таинственное существо.

— Провалиться мне на этом месте, если это не тот самый попугай! — шептала Гембра, стараясь как можно тише ступать по опавшей листве.

— Провалиться и мне на этом же месте, если это действительно попугай. А вообще-то с такими словами надо поосторожней — помнишь, что он там, на площади, устроил?

Подойдя вплотную, они осторожно раздвинули ветки с крупными нежно розовыми цветами. Красное существо возилось на маленьком пятачке среди густых кустов. Движения его были совершенно непонятны и необъяснимы, но в результате из чего-то напоминающего полуосла-полуптицу образовывалось нечто человекоподобное. Существо деловито возилось, вылепливая само себя, и вот уже на широкие покатые плечи села приплюснутая ослоносая голова с пурпурными перьями вместо волос, хвост попугая окутал фигуру франтоватым плащом, из-под которого даже блеснула рукоятка короткого меча. Оперенье крыльев свернулось до пышных разукрашенных лентами рукавов, а птичьи ноги с копытами на каждом когте обернулись расшитыми золотым узором алыми сапожками.

— Мне кажется, он нас видит, но нарочно внимания не обращает, — едва слышно прошептала Гембра.

— Анмист мягко прикрыл ей рот рукой.

Красное существо на миг застыло, будто прислушиваясь. Затем широкий капюшон упал на его, с позволенья сказать, лицо и с довольным видом оглядев свою внешность, демон шагнул из кустов, направляясь прямо к самой галерее.

Гембра и Анмист, сохраняя почтительное расстояние, последовали за ним.

Тем временем перед публикой предстал известный своими каламбурами комический поэт. Придав лицу серьёзно-вдохновенное выражение, он воздел руку к небу и торжественно изрёк:

Да! Стихи — моя стихия,
И легко пишу стихи я.
Черту мне черти очертили,
Червём черёмуху черня…

В публике уже послышались смешки, но продолжить стихотворцу не случилось. Рядом с ним будто из-под земли вырос тот самый красный… Он артистично закинул за плечо длинную полу своего плаща и картинно оправил капюшон.

Привет вам, рождённым из чрева людишкам, —

разнёсся над садом его резкий стрекочущий голос.

Привет, меж сторон коротающим век,
Привет вам, над мёртвой природой царишкам,
В круги повторений впряжённым навек!
Вы тщитесь собрать естества половинки,
В разорванном небе заштопать дыру,
Спокойной утробы слепые картинки
Менять не хотите на мира игру.
Здесь я и не-я — половины Вселенной,
А душу сжимают чужого тиски,
И выбор вас давит плитой тяжеленной,
Глотки единенья жестоко кратки.
Слова и дела, и мотыги и троны —
Лишь хрупкая штопка меж парных сторон,
В единстве предвидите счастья бутоны,
Но вновь пополам разрывается сон.
Всё гуще плетенье земных рукоделий,
Что с миром роднит позаброшенный дух
Всё дальше блаженство звериных безделий,
А память младенца — испорченный нюх.
Теперь вы бежите вперёд, надрываясь,
В надежде из рваного мира удрать,
Как старую штопку, всё то, что распалось,
К большим полюсам навсегда привязать
Бегите, бегите, ловцы горизонта!
Плетите и рвите — хватило бы сил!
Вам грезится рай, но плетенья работу
Оценит, кто вам горизонт очертил!