– А что тогда важно?

– Важно, – вкрадчиво пояснил шепот, – выйдете ли вы сегодня отсюда.

– Не слишком располагает к доверию, – заметил Курт; шепот засмеялся.

– Это я понимаю. Но ничего, доверие между нами установится несколько позже и будет – я далек от иллюзий – несовершенным. В этом мире вообще весьма мало совершенства. Я бы сказал, его вовсе нет – лишь намеки на него.

– Это я уже понял, – вздохнул он с болью и услышал такой же тяжелый вздох от человека напротив.

– Не стоит таить зло на Маргарет, юноша. Если вы оставите в стороне свое самолюбие и вполне понятное, но неуместное чувство оскорбленного мужского достоинства, если задумаетесь над произошедшим с вами спокойно, вы поймете, что в ее действиях сегодня не было ничего вредоносного. Так меня впервые видят почти все. Точнее, – снова тихий смешок, – слышат. Когда?то на вашем месте сидели многие.

– И Маргарет?

– Довольно вопросов, – оборвал его шепот, и в мозг словно толкнулась крепкая, сильная ладонь, отстранившая его от не нужных сейчас мыслей, вопросов, желаний; Курт встряхнул головой, отгоняя морок, зажмурился под плотной повязкой, дабы изгнать из рассудка то, что ему не принадлежало, что не было его частью и не должно было становиться. – Вы напрасно противитесь, – продолжал голос тихо. – Все прошло бы легче, если бы вы просто позволили взглянуть на себя.

– Увольте, – возразил Курт напряженно, вцепившись пальцами в деревянные подлокотники. – Мои мысли – это мое Я, а его я раскрывать не намерен. Ни перед кем. Это моя собственность, если угодно.

– Ничего, – покладисто согласился собеседник, и ему вообразилось, что тот даже отмахнулся легкомысленно. – Я все равно вижу ваши чувства; их вы скрыть не можете, как бы ни старались.

– Вот как? И что же вы видите?

– Это последний вопрос, на который я отвечу – просто для того, чтобы вы не строили иллюзий на свой счет. Вы действительно довольно сильный юноша, в вас нет ни грана магических сил, вы совершенно ни на что не способны, однако вы весьма крепкий. Но от меня вам не удастся скрыть то, что в вашем сердце, в крови, в нервах. Вы ощущаете злость – оттого, что беспомощны и не можете это изменить. Раздражение. Вы оскорблены и – подавлены. Как бы вы ни старались держаться героем, вы в смятении; хотя, отдаю вам должное, не в панике. Но вы боитесь. Не вскидывайтесь, не говорите, что это неправда, я знаю, что это так. Вам страшно, майстер инквизитор… А теперь, когда я и без того уже сказал много, мы с вами перейдем к основной части нашего… свидания, ради чего, собственно говоря, вы и здесь. Сейчас инквизитором буду я; я стану задавать вам вопросы, а вы – отвечать на них. Но не вздумайте лгать мне. Я это увижу.

Курт не ответил, не сказал ничего, подавляя волну бешенства; человек напротив вздохнул.

– Я вижу, вы все поняли. Последнее, что я хотел бы сказать вам: мои вопросы могут вам показаться излишне нескромными, однако советую забыть о стеснении и даже на них отвечать искренне.

– Любите на досуге подслушивать под дверью спальни? Внутрь уже не пускают? – осведомился он, и голос засмеялся.

– А вы мне уже нравитесь… Но – будет. Давайте говорить серьезно. Ответьте мне на первый, самый важный вопрос, майстер инквизитор: почему вы изменили результаты своего дознания?

Курт поджал губы.

– Не понимаю, о чем вы, – ответил он, осознавая вместе с тем, что это вышло неискренне и фальшиво, что собеседник не может не увидеть столь откровенную ложь; в мозг ударила волна слабости, и шепот стал строже.

– Не надо; я же просил – не надо лгать мне, юноша. Кроме того, об этом судачит половина Кельна, посему то, о чем мы говорим, тайной быть не может. Уж не для меня, по крайней мере… Итак, почему вы это сделали?

Курт молчал; ответить как до лжно не мог повернуться язык, ибо сказать такие слова незнакомцу, постороннему, чужому было просто невозможно…

– Надо же, – усмешка в голосе была почти печальной. – Однако и в наше время любовь еще что?то значит. Поразительно.

– В таком случае, – зло оборвал Курт, – может, прекратите над этим насмехаться?

– О, что вы, – возразил шепот благожелательно, – и не думал. Поймите вы, майстер инквизитор, я вам не враг, невзирая на то, в каком положении вы находитесь; я ведь тоже человек, тоже желаю дышать и потоптать еще немного эту землю, посему обеспечиваю свою безопасность всеми доступными мне методами. И, чтобы вы совершенно перестали воспринимать происходящее как игру с меченой костью, обещаю вам: когда вы ответите на мои вопросы, я стану отвечать на ваши. И единственно от ваших ответов сейчас, от их правдивости зависит, насколько искренен с вами буду я сам. Справедливо?

– Да, – вынужденно согласился Курт, усевшись удобнее. – В таком повороте уже есть некоторый резон.

– Хорошо; я рад, что мы пришли к согласию и вы не оказались глупее, нежели я о вас думал, майстер инквизитор. В таком случае, продолжим. Скажите, вы в самом деле разочаровались в вере – настолько?

– Нет, – не задумавшись, отозвался он, напрягшись и лишь теперь подумав о том, что привычная тяжесть ремня с оружием до сих пор продолжает ощущаться, как прежде; стало быть, его даже не разоружили…

– В этом нет необходимости, – тут же произнес шепот. – Вы все равно не сможете им воспользоваться. Кроме того, надеюсь, это в какой?то мере убедит вас, что я не желаю вам зла… Однако же, я рад, что вы начали говорить открыто; и не поджимайтесь так, юноша – стать мучеником за Христову веру вам не грозит. В отличие от ваших собратьев, я признаю за людьми право избирать себе того покровителя, к коему у них лежит душа; Иисус? Пусть. Не самый худший выбор. Если очистить его учение от всего, что к нему прилепили светлые умы вроде Молитора,[226] религия вполне достойная… – шепот помедлил и договорил, а Курту меж тем вообразилось, как человек пожимает плечами: – для определенного склада людей.

– Какого, к примеру?

– Мы ведь условились с вами: все ваши вопросы – после. Не беспокойтесь, моих будет не слишком много. Итак, вы остались преданны вере, не желаете оставлять службу в Конгрегации… так?

– Так, – все еще внутренне сжавшись в комок нервов, кивнул Курт.

– И при этом освободили из заключения ведьму, – договорил шепот. – А скажите?ка, будь на ее месте кто другой – ведь вы спалили бы его? Не задумавшись?

– Спалил бы, – бросил он тихо. – Но задумавшись.

– Об этом?

До него донесся тихий хлопок ладоней, и Курт сжал кулак, слыша, как в склепной тишине таинственного подвала прозвучал скрип кожи натянувшейся на костяшках перчатки.

– Да, – через силу согласился он. – И об этом тоже.

– Для чего вам оставаться среди них? – продолжил голос еще тише. – Ведь вы уже поняли, что Конгрегация – не совсем то, чего требует ваше понимание справедливости. Да и веры, если уж по чести говорить. Почему вы хотите остаться? Только искренне, прошу вас.

На этот раз Курт ответил не сразу. В голове пронеслись десятки возможных ответов, десятки причин, сомнений и аргументов; наконец, вздохнув, он проронил – тихо и с усилием:

– Искренне?.. Маргарет сказала, что все в этом мире можно изменить. Что даже перемены в такой сильной системе, как Конгрегация, могут произойти по воле одного человека. Что я могу изменить что?то…

– Поэтому? – снова будто в какой?то части его разума уточнил шепот, точно бы заглянув в него изнутри него самого; Курт мотнул головой:

– Нет. Не поэтому; я вообще сомневаюсь в ее правоте на этот счет – по моему глубокому убеждению, una hirundo ver non facit…[227] Хорошо, – решительно согласился он внезапно. – Я скажу вам откровенно, почему; но если вам придет в голову засмеяться над моими словами – я замолчу и более не произнесу ни слова. Если хотите – убивайте или что вы там намерены были со мною сделать; но быть шутом я не согласен – ни для кого.

– Позвольте вам заметить, юноша: я говорю с вами для того, чтобы узнать вас, посему все, что вы мне скажете, будет важным и имеющим немалое значение, а над важными вещами смеяться глупо. Я – не глупец. Итак, в чем причина?