«… Этот человек появился в моем замке сам. Я не знаю, как он свел знакомство с Маргарет, я этого не видел и ничего не могу сказать по этому поводу. Она однажды рассказала мне о нем, заметив, что он и велел это сделать, дабы я подготовился к его визиту – он желал обсудить со мною „какое?то дело“.

Нет, согласия от меня не требовалось, мне лишь был сообщен сам факт.

Не помню, когда. Несколько лет назад. Он появился прямо во время утренней трапезы – просто вошел в залу и остановился напротив стола. Как его пропустила стража, я не знаю.

Разумеется, я могу это предположить: никто из присутствующих, кроме меня и Маргарет, его не увидел; надо думать, именно так он и вошел. Замечу, что он ушел и от ваших бравых парней в катакомбах – легко и на глазах у всех […]

Когда я с ним заговорил, прислуга посмотрела на меня, точно на помешанного, и именно по их взглядам на него, как на пустое место, я понял, что они его не видят. Он подал мне знак, чтобы я шел за ним, но я пребывал в растерянности и не сразу принял решение, следует ли подчиняться какому?то старику, которого я вижу впервые в жизни.

Нет, я не видел его лица. Я сказал „старик“, потому что видел его руки – они в морщинах. И еще голос…

Он что?то сказал или прошептал… или… Я не знаю, как это объяснить. Он что?то сделал. И разносчик упал замертво – прямо там, где стоял. После этого я, само собою, оставил все сомнения; чего бы он ни желал, а такой человек, согласитесь, способен заставить себя выслушать. Потом, когда мы уединились в моих покоях, он… Не знаю, что это было, иллюзия или… Он что?то сделал с моим рассудком.

Я же сказал – не знаю, что именно. Он как будто погрузил меня в меня же, в какие?то глубины меня самого. И показался мне сам. Это было… неприятно.

В самом прямом смысле, а в каком еще, по?вашему? Там… что бы это ни было… там была моя человеческая судьба, простая, как палка, я увидел свое будущее – банальная скучная жизнь и банальный тривиальный конец, в старческой немощи и безвестности. Там был я, слабый, ничтожный, и был он – сильный и всемогущий. Как будто меня поставили перед Богом. И Бог спросил меня – ты хочешь существовать так? И умереть хочешь таким?..

Да идите вы к черту, меня ждет костер заживо, куда еще хуже? Вы хотели, чтобы я говорил? Говорю, как могу. Если вам это не по душе, я могу снова замолчать […]

Нет, о свержении Императора тогда речи не шло.

Да понятия не имею, чего я хотел. Не хотел оставаться курфюрстом на вторых ролях, вот чего я точно не хотел.

Да, власть. Это вызывает у вас удивление? Отчего?то никто не удивляется, когда за германский трон цепляется выскочка?богемец, но все искренне изумляются, когда подобные мысли возникают у немецкого герцога…»

«… отыскано и может быть присовокуплено к уликам:

В покоях архиепископа

1. Наперсный архиепископский крест, камень в изножье вынимается, и под ним самостоятельно и весьма щербато пробито отверстие. Предположение: сквозь это отверстие Распятие может быть подвешено в перевернутом виде.

2. Составленный scaenarium проведения нечестивой мессы в нескольких вариантах (с животными и человеческими жертвами, а также без оных).

В отделении катакомб, соседствующем с местом задержания

1. Козлиная голова.

2. Жертвенный нож.

3. Причастная чаша со следами крови.

4. Требник, принадлежащий архиепископу (опознан служкой).

5. Самостоятельно выплавленные свечи грязно?серого цвета (явная неудачная попытка изготовить черные)…»

«… Двоюродный брат? Это, по?вашему, причина для того, чтобы проникнуться к нему состраданием? Да не будь он нужен, я удавил бы старого идиота уже давно.

Осточертел; как вам такое обоснование? Ему всего мало – мало власти, мало денег. Он ничего не желал делать сам, ни за что не желал отвечать, но хотел пользоваться всеми благами.

Да, это единственная причина.

[…]

Это был мой замысел. Одним махом освободиться от нахального и бесполезного груза, подвести репутацию Друденхауса под удар и избавиться, наконец, от вашего мальчишки. Тело архиепископа, найденное утром в соборе подле алтаря… Отличный повод для слухов. Друденхаус устранил неугодного ему высокопоставленного священнослужителя, и даже можно сказать, кто именно был исполнителем – разумеется, инквизитор с криминальным прошлым…

Все зависело бы от его поведения. Если б ваш парень встал на дыбы – что ж, его воля. Проявил бы благоразумие – и я помог бы ему отвертеться.

Разумеется, не просто так; я что же – похож на благотворителя?.. Какой разумный человек откажется иметь в своем распоряжении обязанного ему служителя Конгрегации, который, ко всему прочему, повязан такой тайной, как ритуальное убийство?

Откуда мне знать, зачем. Пригодился бы…»

***

К утру восемнадцатого июня, спустя двое суток после ареста, в башнях Друденхауса начала витать уже не напряженность, а почти подавленность: Маргарет продолжала хранить молчание, герцог выдавал информацию мелкими порциями, надеясь, видимо, унести с собою в могилу хотя бы небольшую часть своих тайн, и отчаявшийся Керн даже предпринял попытку вытянуть хоть что?то из бессвязных бормотаний князь?епископа. Промучившись с ним с полчаса, майстер обер?инквизитор махнул рукой на все свои усилия.

Курт с утра сидел над составлением судебного протокола, списывая начисто достаточно вольные наброски старших сослуживцев, размышляя над тем, что все происходящее – наглейшее, неприкрытое попирание всех норм и правил. Если curator res internis[250] вздумает копнуть чуть глубже, когда явится в Друденхаус, он схватится за голову, ибо по всем положениям запертые в камерах люди будут казнены без суда и, собственно, следствия как такового…

Ланц и Керн, хмурые, как и все последние дни, вошли молча и тихо, словно он был замершим в кустарнике зверьком, которого можно спугнуть резким движением. К столу они не сели – остановились напротив, переглядываясь и явно не зная с чего начать; Курт со вздохом выпрямился, отложив перо, и тяжело поднялся.

– Да бросьте вы, – произнес он устало. – Уж столько всего случилось, и я столького уже навидался и наслушался… Говорите, в чем дело. Кто?то из них испустил дух на допросе?

– Если б так, я бы сейчас не вздыхал, – возразил Керн, не глядя на подчиненного, – а рвал бы на себе волосы и пил сердечные настои. Нет, Гессе, все живы, хотя и не здоровы; герцог таки заговорил – имена его сообщников известны. Всех, кроме предателя в попечительской службе – его знал только этот таинственный чародей… И Маргарет фон Шёнборн почти раскололась.

– Почти ? – уточнил Курт, пытаясь по их лицам понять, к чему клонит начальство. – Как сие разуметь?

– Сперва я хочу сказать, Гессе, что это не приказ; понятно? То, что я скажу, не обязательное к исполнению указание, и…

– Короче, Вальтер, – оборвал он, и обер?инквизитор на миг приумолк, снова переглянувшись с Ланцем.

– Словом, вот что, – продолжил Керн все так же нерешительно. – Она готова говорить, но требует твоего присутствия на допросе.

– Ясно, – неопределенно отозвался Курт, пытаясь оттереть с пальца чернильное пятно.

– Я понимаю, чего она хочет. Ей плевать на то, кто ее будет допрашивать, просто понимает, что поговорить с тобой наедине ей не позволят, посему… Она просто хочет выговориться. Хочет устроить свою следующую истерику в твоем присутствии. Гессе, ты не обязан этого делать, повторяю, это не приказ. Я даже просить тебя об этом не имею права.

– Почему? – проговорил Курт равнодушно, пожав плечами. – Имеете. Полное.

– De jure – да, – согласился тот. – Как подчиненному – да. Но не хочу и не буду. Ни приказывать, ни даже просить.

Он улыбнулся, оторвав глаза от упрямого чернильного пятна, и смерил хмурое начальство взглядом.

– Уже просите, Вальтер, – окончательно отметя обломки субординации в сторону, возразил Курт. – Я с ней поговорю, это несложно.