Куда они, интересно, собрались, спросил Ролинс.

Наверное, решили поохотиться на койотов.

Но у них нет ружей.

Зато есть веревки.

Ролинс покосился на него.

Издеваешься, да?

Ни в коем случае.

Черт, вот бы поглядеть!

Неплохо бы… Ты готов?

Два дня они трудились в коровнике: клеймили скотину, кастрировали бычков, делали прививки, удаляли рога. На третий день вакеро пригнали со столовой горы небольшой табун диких жеребят-трехлеток и отправили их в загон. Вечером Ролинс и Джон Грейди пошли посмотреть на жеребцов. Те сгрудились у дальней ограды – чалые, мышастые, соловые, разных размеров и статей. Джон Грейди открыл ворота, а когда они с Ролинсом вошли, снова затворил. Перепуганные животные стали напирать друг на друга, потом разбежались вдоль ограды.

Таких безумных я еще не видел, заметил Ролинс.

Они же не знают, кто мы такие.

Не знают, кто мы такие?

Ну да. Они вообще вряд ли видели людей не на конях, а на своих двоих.

Ролинс сплюнул.

Ну, кого бы из них ты себе выбрал?

Есть подходящие.

Например?

Взгляни на того темно-гнедого. Вон там.

Гляжу. Но ничего не вижу.

А ты погляди повнимательней.

В нем нет и восьмисот фунтов.

Наберет! И посмотри на задние ноги. Нет, из него выйдет хороший конек. И еще видишь того чалого?

Этого, что ли? Да он похож на енота!

Есть немного. Ты прав. А как тебе вон тот чалый? Третий справа? Ничего?

Который с белым?

Он самый.

Какой-то у него потешный вид.

Ничего подобного. Такая уж масть.

Вот именно. У него белые ноги.

Все равно хороший жеребенок. Погляди на его голову. На челюсти. А хвосты у них всех такие.

Ролинс с сомнением покачал головой.

Может быть. Раньше насчет лошадей ты был поразборчивей. Может, ты просто их давно не видел?

Может быть. Но я все равно не забыл, как они вы глядят.

Жеребцы снова сгрудились в дальнем углу загона. Они закатывали глаза и проводили носами по гривам друг друга.

Могу сказать про них только одно, произнес Ролинс.

Ну?

На них еще не садился ни один мексиканец…

Джон Грейди кивнул.

Они продолжали рассматривать коней.

Сколько их, спросил Джон Грейди.

Пятнадцать. Или шестнадцать.

У меня получилось шестнадцать.

Значит, так оно и есть.

Думаешь, мы с тобой сумеем объездить их за четыре дня?

Ну, это смотря как понимать слово «объездить».

Я имею в виду, чтобы получились нормальные, только что обученные лошади. Скажем, ходившие шесть раз под седлом. Рысью. И способные тихо стоять, когда их седлают.

Ролинс вытащил из кармана кисет и сдвинул на затылок шляпу.

Что ты задумал?

Объездить этих лошадок. Неужели не понятно?

Но почему за четыре дня?

А что, думаешь, не получится?

Хозяину, наверное, нужно, чтобы их объездили по-настоящему. Ведь если научить лошадь слушаться за четыре дня, то она еще за четыре разучится.

Пастухам сейчас не хватает лошадей, потому-то этих сюда и пригнали.

Ролинс стал насыпать табак на бумагу. Хочешь сказать, что этих вот предназначили для нас?

Есть такое подозрение.

Значит, нам предстоит укрощать шестнадцать пе­репуганных дикарей с помощью этих мексиканских штучек?

Так точно.

Что предлагаешь? Связать их, как делают в Техасе?

Вот именно.

А у них тут хватит запасов веревки?

Не знаю.

И охота тебе корячиться?

Зато как сладко потом будем спать!

Ролинс вставил в рот сигарету, полез за спичкой.

Ну, выкладывай, что ты узнал и мне не сказал, усмехнулся он.

Армандо, то бишь геренте, говорит, у хозяина в горах полно лошадей.

Сколько?

Четыреста голов.

Ролинс посмотрел на Джона Грейди, чиркнул спичкой о ноготь, закурил, выбросил спичку.

Зачем ему столько?

Перед войной он начал всерьез заниматься коневодством.

Порода?

Медиа сангрес.

Это еще что такое?

Квартероны.

Да?

Вон тот чалый, например, это же линия Билли. Да же если тебе не нравятся его ноги.

От кого он?

От кого они все? От Хосе Чикито.

От Малыша Джо?

Ну да.

Это одно и то же?

Это одно и то же.

Ролинс курил и размышлял, а Джон Грейди говорил:

Оба жеребца были проданы в Мексику. И тот и другой. И Билли, и Малыш Джо. А у Рочи на горе гуляет табун кобыл линии Тревелер-Ронда. Шерановская конеферма…

Ну, что еще расскажешь?

Пока все.

Тогда пошли поговорим с геренте.

Они стояли на кухне, мяли в руках шляпы, а геренте молча сидел за столом и смотрел на них.

Амансадорес[43], наконец, сказал он.

Си.

Амбос?[44]

Си. Амбос.

Геренте откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столешнице.

Ай дьесисейс кабальос эн эль потреро. Подемос амансарлос эн куатро диас,[45] сказал Джон Грейди.

Геренте смотрел то на Джона Грейди, то на Ролинса и ковырял во рту зубочисткой.

Они шли к бараку, чтобы вымыться перед ужином.

Ну так что он сказал, спросил Ролинс.

Что мы охренели. Правда, сказал без злости.

Выходит, нас послали к какой-то матери?

Не думаю. Похоже, у нас еще есть шанс.

Они приступили к объездке в воскресенье на рассвете. Натянув на себя в темноте одежду, еще мокрую от стирки накануне, они направились к табуну, жуя на ходу тортильи с фасолью. О кофе сейчас не могло быть и речи. Небо еще было в звездах. Джон Грейди и Ролинс захватили сорокафутовые лассо из агавы, потники, уздечки с металлическим нахрапником, а Джон Грейди нес два мешка, которые постилал на матрас, и седло «Хэмли» со специально укороченными стременами. У ограды они остановились и посмотрели на табун. Серые силуэты зашевелились в серой рассветной мгле, потом опять застыли. На земле у ворот загона лежали мотки веревок самого разного качества и происхождения – из хлопка и манильской пеньки, из питы, кожи и агавы. Были даже мотки сноповязального шпагата. Кроме того, там лежало шестнадцать веревочных недоуздков, которые Джон Грейди и Ролинс готовили в бараке весь предыдущий вечер.

Значит, этих жеребят пригнали с горы, спросил Ролинс.

Угу.

А что кобылы?

Их пока оставили в покое.

Все правильно. С мужиками обращаются круто, а сучкам всегда выходит поблажка.

Ролинс покачал головой и запихал в рот последний кусок тортильи, потом вытер руки о штаны, отцепил проволоку и открыл ворота загона.

Джон Грейди вошел за ним, положил седло, затем опять вышел за ограду, забрал веревки и недоуздки и, присев на корточки, стал их разбирать.

Ролинс стоял и проверял петлю на лассо.

Тебе все равно, в каком порядке будем их объезжать, спросил он.

Попал в самую точку, приятель.

Хочешь, значит, покататься на этих бандитах?

Опять угадал.

Мой папаша всегда говорил: лошадей объезжают, чтобы на них ездить. Хочешь объездить коня – заседлай его, садись – и в путь.

Твой папаша имел диплом объездчика, с ухмылкой осведомился Джон Грейди.

Он мне его не показывал. Но пару раз я видел, как он забирается на мустанга, и тогда начиналась потеха.

Ну, тебе выпала честь увидеть такой же трюк.

Будем объезжать их в два приема?

Это с какой стати?

Я не видел лошади, которая усвоила бы эту науку с первого раза – и забыла бы после второго.

Красиво говоришь, дружище. Но у меня они схватят все на лету. Вот увидишь.

Послушай старого опытного лошадника, парень. Нам попался крутой табунок. С характером.

А помнишь, что говаривал Блер? Не бывает жеребцов с плохим характером.

Не бывает, повторил Ролинс.

Кони снова зашевелились. Джон Грейди бросил лассо и заарканил одного из жеребцов за передние ноги. Тот грохнулся оземь, словно куль с мукой. Прочие кони сбились в кучу, неистово озираясь по сторонам. Жеребец лихорадочно пытался подняться на ноги, но Джон Грейди оказался тут как тут. Усевшись ему на шею, он притиснул к своей груди конскую голову. Из черных ноздрей жеребца вырывалось горячее пряное дыхание – словно вести из какого-то таинственного мира. От этих созданий пахло не лошадьми, а дикими животными, каковыми, впрочем, они и являлись. Продолжая прижимать к себе конскую голову, Джон Грейди бедрами ощущал, как бешено колотится кровь в артериях жеребца. Ему показалось, что от жеребца исходит ужас, и тогда он прикрыл ладонью один его глаз, потом другой, а потом стал гладить его, тихим и ровным голосом рассказывая, что он собирается делать дальше. Он говорил и гладил, говорил и гладил, изгоняя все страхи.