К морю мы отправились в карете, запряженной четверкой лошадей. Путь из Лондона пролегал через Кент, дорога виляла по залитым лунным светом лугам, пробегала сквозь черные, как дымоходы, лесные просеки, заворачивала в каждую попутную деревушку. Нас было трое: я, мой отец и еще один человек, который все время молчал.

— Мы накручиваем мили и мили этим кружным маршрутом, — недовольно проворчал отец, подпрыгивая на сиденье рядом со мной. — Надо было заночевать в Кентербери. Или хотя бы взять с собой пистолеты.

— Но мне не терпится увидеть этот твой новый парусник!

— Он пока еще не мой, — засмеялся отец. Отец мой — купец, человек сухопутный.

Морское судно для него — всего лишь бездушная необходимая вещь. Однажды он сказал: «Судно — это груда дерева и гвоздей. Сколоти их по-другому, и ты построишь себе приличный дом».

— Что это хоть за судно? — настаивал я. — Бриг? Баркентина?

Отец вздохнул. Он держал тросточку на коленях, вертя ее в руках.

— Кажется, шхуна. И выкрашена в черный цвет, если тебе это интересно.

При лунном освещении лицо его было бледным. Казалось, его знобит.

Наша карета прогрохотала по мосту около Алкхэма.

— Оно стоит на якоре на реке Стаур, — добавил отец.

— У нее есть марсели?

— Марсели? Наверное, есть. И громадная носовая фигура тоже, — успокоил меня отец.

По мосту карета проволоклась, как ящик с деревяшками. Послышался крик кучера, щелкнул кнут, скрипя осями, карета одолела поворот. Напротив спал наш безмолвный попутчик, он занимался этим важным делом с Кентербери.

Это был джентльмен, но совсем крохотный. Тщательно одетый, аккуратно причесанный, весь сияющий, он казался куклой, которую ребенок, играя, одел в серый костюм и посадил в карету. Отцу приходилось сутулиться, чтобы не задевать макушкой потолок кареты, а наш попутчик сидел совершенно прямо в своей высокой бобровой шапке. Ножки он держал прижатыми одна к другой, башмачки вместе, под ногами деревянный сундучок, обитый кожей. Миля за милей оставались позади — он хоть бы шевельнулся!

Я продолжал расспросы:

— А как она называется? Есть у нее имя?

— Конечно, Джон. Мне сказали, что она называется «Дракон».

Джентльмен чуть не свалился с сиденья.

— «Дракон»? — прошептал он. — Вы сказали «Дракон»?

Отец удивленно посмотрел на него.

— А почему это вас интересует? — спросил он. — Объясните, сэр.

— Значит, вы занимаетесь промыслом…— Джентльмен уставился в окошко.

— В чем дело? — Отец подался вперед. — Каким промыслом?

— Свободным промыслом. — Он прикрыл рот ладонью и сквозь пальцы прошептал: — Контрабандой.

— Идите к черту! — вспылил отец. — Вы кто такой, сэр? — Если бы карета была больше, он бы встал, выпрямился во весь рост и зашагал по ней, как по своей лондонской конторе. — Назовите себя! — потребовал он.

— Ларсон, — пробормотал джентльмен. Он покосился влево, потом вправо. — Я… э-э… связан с промыслом.

— Значит, ваше место на виселице, — отрезал отец. — И я бы сам с удовольствием вас повесил, ей-богу.

Руки Ларсона вернулись на колени, ноги, словно маленькие зверьки, поудобнее устроились на крышке сундучка. Глаза закрылись, казалось, что он вообще не двигался. Карета спустилась по длинному пологому склону холма, до нас по-прежнему доносился стук копыт. Под крик кучера, скрип и бренчание упряжи карета въехала в березовый лес, лунный свет исчез. Но при последнем его мелькании я успел разглядеть улыбку джентльмена.

— Добрый совет, — спокойно произнес он. — Держитесь подальше от этого судна. От «Дракона».

Отец фыркнул. Этот звук был мне хорошо знаком. Я видел, как клерков в его лондонской конторе корежило от этого звука, как целые ряды их мгновенно поворачивали головы.

— Оно приносит несчастье, — продолжал Ларсон. — Нет, пожалуй, даже хуже. Оно — само несчастье, воплощенное зло.

— Как шхуна может быть злом? — удивился я.

— Я не знаю, как и почему. Я знаю только, что это так.

Кучер щелкнул кнутом и стал погонять лошадей, упряжь забренчала и заскрипела громче. Лошади, фыркая, перешли в галоп, чернота пролетала мимо окон. Скорость можно было только вообразить, но, полагаю, около десяти миль в час мы покрывали.

— Судно не может быть злом, — авторитетно заявил отец. — Это чушь.

— Хотел бы я надеяться. — Голос Ларсона почти пропадал в дорожном шуме. — По крайней мере, я вас предупредил.

— А кто вы такой, чтобы меня предупреждать?

Но Ларсон не успел ответить. Лошади испуганно заржали, карета резко подпрыгнула. Я чуть не слетел с сиденья. Трость отца выпрыгнула из его рук.

— Что за дьявол? — воскликнул отец.

Раздался пистолетный выстрел, разорвав ночь. Карета качнулась вбок, два колеса оторвались от дороги и грохнулись обратно; карета жалобно скрипнула и замерла. Тут же прозвучал второй выстрел, и, как будто его эхо, раздался человеческий голос, громкий и зловещий:

— Стой, сдавайся!

— О Господи, — сказал отец. — Разбойник. Из тьмы послышался топот тяжелых сапог.

Кто-то подошел к карете, печатая шаг, и, когда остановился, в воздухе повисла гнетущая тишина, ужасная, осязаемая тишина. Луна просвечивала сквозь деревья холодно и безразлично, свет ее был страшнее темноты. Он проникал через окна и превращал отца и Ларсона в бледных призраков. И в этом безмолвном, жутком мире раздался четкий щелчок курка.

Отец коснулся моего колена:

— Что бы ни случилось, Джон, ты, главное, помалкивай. Понятно?

Я кивнул. Я чувствовал, что не смогу говорить, даже если захочу. Отец сжал мое колено, потом убрал руку.

— Может быть, ему нужен наш багаж, — сказал он.

— Хотел бы я надеяться, — повторил Ларсон. Он снял ноги с сундучка и поднял его с пола. Разбойник подошел ближе, звук его шагов перекликался со щелканьем замочков сундучка, открываемого Ларсоном. — Но сильно опасаюсь, что он может интересоваться моей особой, а не багажом.

— Кучер, слазь! Ну, живо!

Карета качнулась, скрипнули рессоры, бухнули сапоги. Одна из лошадей переступила и заржала. Лес ожил, сквозь деревья до нас стали доноситься различные звуки.

Ларсон распахнул свой сундучок, и в серебристом свете луны я увидел пару дуэльных пистолетов очень тонкой отделки, поблескивавших золотом и полированным деревом. Пистолеты были длинноствольные, зловещие в своей красоте. Жуткое было зрелище, скажу я вам.

Отец уставился на него.

— Да кто вы такой? — спросил он.

Маленький джентльмен улыбнулся. Его руки, вынимавшие пистолеты, слегка дрожали.

— Полагаю, что я покойник, — ответил он. — Сейчас или позже, но со мной все кончено.

Упряжь бренчала, одна из лошадей продолжала нервно ржать.

— Тише, девочка, — ласково успокаивал ее кучер, а разбойник заорал:

— Выходи из кареты! Ну, живо!

Отец вышел первым, в последний раз взглянув на меня. Ларсон последовал за ним. Протискиваясь мимо меня, он прошептал:

— В другую дверь. На крышу. — Он сунул мне в руку один из пистолетов. Голос его был чуть слышен. — Если нам придется плохо, пристрели его, как собаку.

Он выскользнул наружу, и, когда коснулся земли, я увидел, что второй пистолет блеснул за его спиной и исчез в складках одежды. Таинственный он был человек, похожий на шпиона. Хотел бы я знать, кто он был и чего хотел! Придерживая рукой свою бобровую шапку, он остановился на дороге рядом с отцом.