— Скажите это ему, сэр.
Взгляд коммандера посуровел.
— Я говорю это тебе.
— Я все понял, сэр.
— Сдай оружие и иди к врачу. Я не могу допустить, чтобы у меня еще один солдат выбыл из строя. Пусть посмотрит твою ногу. Если надо — возьмешь короткий тайм-аут.
— Да, сэр…
— Все. Иди.
Врач — своего не было, зато тут было полно врачей ВВС — осмотрев колено, рекомендовал сделать перерыв на несколько дней и наложил давящую повязку. Так же — дал какое-то средство, каким пользуются игроки в американский футбол, и велел это втирать в колено, как только будет чувствоваться боль. Лейтенант понял, что выбыл из строя на несколько дней, и ничего хорошего в этом не было. Он попросил разрешения сходить на пару дней с логистической колонной в Кабул, и лейтенант-коммандер подписал ему три дня увольнительной. Требования безопасности запрещали такое — но Снейк хорошо понимал, что болтающийся по базе лейтенант может что-то натворить, опять столкнуться с Дулитлом. Да и вообще — Аллену надо было дать немного развеяться перед тем, как снова приступать к занятиям, долгие тренировки и неизвестность вымотали всех до предела. Так что — с первой же логистической колонной, лейтенант Томас Аллен отбыл в Кабул.
Кабул одна тысяча четыреста тридцать второго года хиджры представлял собой город, мало похожие на какой-либо иной на этой планете…
Когда американцы пришли в Кабул — он был мало похож на город. Русские в восьмидесятые отстроили его по своим проектам, четырех и пятиэтажками, в основном панельными, совсем не держащими тепло — но это было хоть какое-то жилье, ведь до прихода русских многие жители Кабула ютились в грязных землянках, вырытых на склонах гор, был даже уникальный, единственный в мире подземный рынок. Потом — русские ушли и в городе начались бои. При коммунистической власти Наджибуллы — боев не было, коммунисты сдали город без боя — все началось потом. Таджики Раббани и Масуд моментально схватились с пуштуном Хекматьяром. Точнее — это пуштун Хекматьяр, основатель и «владелец» самой крупной из семи партий — Исламской партии Афганистана, включавшей в себя до трети моджахедов — не хотел делиться власть с грязными таджиками и с другими полевыми командирами. Он хотел власть себе и кресло премьер-министра его не устроило. Тяжелые бои, которые велись даже в городских кварталах — закончились поражением Хекматьяра, он отступил в населенный пуштунами Кандагар, от поста главы правительства не отказался — но делами страны не занимался, вместо этого он начал промышленно выращивать опиумный мак. О походе на Кабул он заикался, но как-то вяло — места для выращивания мака хватало.
В девяносто шестом — город, и тоже без боя взяли уже талибы. Это снова были пуштуны — но совсем не такие, как обросший жирком Хекматьяр. Молодые, голодные и злые пуштуны из сельской местности, говорящие на пушту взяли миллионный город, который населяли люди, говорящие в основном на дари, и среди них было много не пуштунов. Город этот — на протяжении многих десятилетий испытывал влияние вестернизации: в двадцатые Эманулла-хан приказал проложить к своему дворцу первую (и последнюю) афганскую железную дорогу, в шестидесятые тут было не протолкнуться от хиппи, шалевших от горного воздуха и растущей в горах на открытом доступе афганской, лучшей в мире конопли, в восьмидесятые здесь были русские. Еще в начале девяностых — Раббани и Масуд не слишком то усердствовали в вопросах веры и можно было увидеть женщину на улице если и не в мини-юбке, то без чадры. Но сейчас — наступили совсем другие времена.
Первым делом, талибы (и не только они) ворвались в представительство ООН и зверски убили скрывавшегося там президента Афганистана Наджибуллу. Ни Раббани, ни Масуд на такое не решились — они все же видели Афганистан какой-то частью мирового сообщества и не могли позволить себе с ходу жечь мосты. Талибы сделали это не колеблясь — тем самым, они показали, что не намерены считаться со всем остальным миром и намерены навязывать свои порядки везде, где они будут. Они прошлись по домам и разбили все телевизоры и радиоприемники. Они приказали всем мужчинам отращивать бороду, а женщинам надеть глухую паранджу — за ослушание зверски убивали на площадях. Они уничтожили все портреты, какие были — Аллах запрещает изображать человеческое лицо. Начали работать исламские трибуналы — где судьи, окончившие едва ли и один класс школы, выносили поистине изуверские по жестокости приговоры. Город, где еще десять лет назад встречали первого афганского космонавта [29]— стремительно погружался в пучину средневекового варварства, откровенной дикости, фанатичности. Автомат Калашникова, вонючая борода, грязный халат и самодельные чувяки, черная чалма, фанатичный взгляд и безграмотная, постоянно прерывающаяся упоминанием Аллаха речь — таким был портрет хозяина афганской столицы все эти годы. Город, где когда-то работала Академия наук — стремительно превращался в одну гигантскую трущобу: не работали никакие системы жизнеобеспечения, свет получали от дизель-генераторов, на последних этажах домов ставили печки-буржуйки, оконные проемы затыкали шкурами скота и картоном. Талибы продемонстрировали готовность убивать и делали это снова и снова. Женщин, многие из которых учились в настоящих школах — низвели до положения скота. Рождаемость подскочила до предела — и в чудовищном гнойнике под названием Афганистан — вызревал тот гной, который в новом тысячелетии должен был выплеснуться на север, занимая все новые и новые территории. В старом Талибане были десятки тысяч — в новом обещали быть миллионы, неграмотных, фанатичных подростков, несущих веру на штыке своего автомата.
Не получилось.
Американцы взяли Кабул в самом конце первого года — и снова без боя. Кабул почти никогда не брали с боем, он падал победителю в руки сам, как бы подводя итог происходивших ранее событий. Американцы просто пришли — и оказались хозяевами полуразрушенного, изгаженного города, где ничего не работало, где в банке Афганистана в сейфе обнаружили в углу стопки старых банкнот, которых не хватало, чтобы дом здесь купить. Река Кабул текла через город, в ней мылись, тут же набирали воду для питья, тут же — выплескивали помои и испражнялись. Беженцы со всей страны ринулись в Кабул, они бежали от нищеты и безысходности и ждали гуманитарной помощи. За короткий срок — население города увеличилось с миллиона до двух с половиной миллионов человек, беженцы жили в землянках, в каких хороший хозяин и скотину держать не стоит, свирепствовали болезни. Но самое главное, чего не было — это общества. Афганское общество было разрушено до основании… подобных примеров до этого было немного, один из них это Сомали. У афганцев — за тридцать предыдущих лет сменилось восемь правительств [30], взаимно отрицавших друг друга и уничтожавших сторонников своих предшественников физически. Страна пережила сначала гражданскую войну, став полем боя сверхдержав, а потом и нашествие варваров. В стране не было единого народа: на севере были таджики, узбеки, хазарейцы, на остальной территории страны — пуштуны, поделенные на племена. Невозможно было говорить ни о каком уважении собственности — здесь привыкли подбирать брошенное и отбирать чужое. Надо было начинать с чистого листа — но начинать с чистого листа никто не хотел, а американцы, в отличие от русских, не обладали громадным историческим опытом воссоздания жизни на пепелище — и ничего афганскому народу предложить не могли. Они пришли сюда, чтобы уничтожить Аль-Каиду и поймать Бен Ладена — а проект строительства мирной жизни в Афганистане не воспринимали всерьез. Так начиналась долгая война…
Через десять лет пребывания американцев в Кабуле — город изменился и сильно: лейтенант здесь был три раза, первый раз — еще в четвертом — и каждый раз, приезжая сюда, он видел другой город. Они входили в город с северного направления, логистической колонной, в которой было больше сорока машин. До этого — они большую часть времени шли все равно что по пустыне — пыль, угрюмые горы на горизонте и абсолютно безжизненная земля у дороги, одиночные домишки — интересно, чем живут их обитатели. Дорога была огорожена от остальной части Афганистана высокими бетонными отбойниками, образуя коридор, по которому они шли. На пути им встречались блок-посты, над которыми развевались самые разные флаги: чешский, румынский, польский, литовский, хорватский. Посты были усилены обваренными решетками бронетранспортерами, MRAPами, против снайперов были выставлены экраны. Солдаты приветствовали их не по форме одетые, кто-то и голый по пояс, но в бронежилете, увешанные оружием, в том числе трофейным — здесь на блоки тащили все, что может стрелять, потому что при нападении ничего не будет лишним. Все это — безжизненная дорога и блок-посты, больше похожие на укрепленные пункты из Безумного Макса [31]— давило на нервы и вызывало депрессию. Было видно, что здесь их не ждут, и они держатся за эту землю из последних сил.
