Около половины двенадцатого я заметил, что больная побледнела и приняла мертвенный вид, описанный мне молодым человеком. Тогда я нарушил молчание, длившееся уже около часа, и самым естественным тоном сказал госпоже Франшар:

— Я обдумал все это, сударыня, и убежден, что Божественное Провидение сумеет осуществить свои предначертания, как бы им не препятствовали люди. Впрочем, единственной помехой может быть несогласие вашего супруга, так как он дал слово за себя и за дочь, сдержать которое считает вопросом чести. Как вы думаете, однако, нельзя ли ему доказать преувеличенность его мнений? Такие обещания всегда бывают условны и даются в виду согласия наиболее заинтересованного лица. Последнее, вплоть до окончательного да, всегда может вернуть себе свободу.

— Ах, доктор, невозможно будет убедить моего мужа. Он не допустит давать себе советов, не потерпит, чтобы кто-нибудь предписывал ему образ действий или учил его, чего требует его честь и что запрещает.

— Однако, сударыня, если здоровье его дочери в опасности?

Глаза госпожи Франшар наполнились слезами:

— Люси должна очень сильно хворать, чтобы отец отложил ее свадьбу. Я сомневаюсь, чтобы он когда-либо отказал ее жениху; я уверена, что он не даст согласия ни на какой иной брак. Итак, мое единственное дитя обречено на безбрачие и на одиночество, когда не станет ее отца и меня.

— Но вы сами, сударыня, вы, я думаю, не будете противиться тому, что, по мнению аббата, является волей Пресвятой Девы?

— Я, доктор? Конечно, нет! Кроме того, я всегда предоставила бы моей дочери свободу выйти замуж по своему выбору. Мать слишком хорошо знает, к чему обязывает брак, чтобы навязывать дочери какого-либо жениха.

Это наивное рассуждение заставило меня задуматься. Франшар, должно быть, не всегда бывал нежным, и я подозревал в его грубой, мещанской, ограниченной душе отсутствие добродушия и снисходительности. Госпожа Франшар вряд ли когда либо жила по-своему: вернее, что муж порабощал ее.

Я попробовал все-таки подбить ее к бунту.

— Нельзя ли вступиться вам, сударыня? Вы имеете право голоса в этом деле, и мне кажется, что ваш супруг не отказался бы выслушать вас?

— Вы его совсем не знаете, доктор; он сделает все по-своему!

Госпожа Франшар сейчас же заметила, что сурово судит о муже в присутствии чужого; она поспешила прибавить:

— Я хочу сказать: он сделает то, что считает своим долгом. Я достаточно знаю его убеждения, чтобы не иметь никакого сомнения в твердости его решения. Он довольно ясно высказался в разговоре с дочерью.

— Разве он не послушает и священника?

— Не более, чем меня. Мой муж запросто принят у архиепископа и слишком часто слыхал, как его высокопреосвященство смеется над идеями нашего батюшки, находя их немного наивными; поэтому он и сам не особенно полагается на здравый смысл аббата Жога, особенно в мирских вопросах. Наш батюшка очень строг к себе самому, но до смешного снисходителен к ошибкам других. Он милосерд и добр даже к девушкам-матерям! Он помогает им воспитывать их незаконных детей! Для моего мужа, который очень строг, особенно в сфере общественных приличий и добрых нравов, он не может служить авторитетом: муж часто порицал батюшку за терпимость.

— Это очень досадно, потому что я высоко ценю этого превосходного человека. Я сам поговорю с господином бароном.

— Неужели вы на это отважитесь, доктор?!.. — сказала госпожа Франшар, дрожа. — Вы сильно рассердите моего мужа.

— Мне бесконечно жаль, если так, сударыня; но я до конца исполню мой долг врача.

— Вы не переубедите его.

— Тем хуже, сударыня.

Тут я перешел на торжественный тон и прибавил:

— Я прекрасно вижу, что этот брак состоится; упрямство господина Франшара сделает его неизбежным; но он недолго продержится. Божественная воля, — продолжал я не без стыда, так как сознавал, что пускаюсь на дипломатические уловки, — Божественная воля сумеет одержать верх. Ясно, что вам придется перенести тяжелые испытания; они будут тем тяжелее, чем сильнее будет сопротивление сверхъестественным путям Божиим. Однако, воля Божия осуществится.

Моя речь, по-видимому, произвела сильное впечатление на госпожу Франшар; она с изумлением посмотрела на меня, а потом, видя, что я умолк, опять принялась молиться по четкам. Я вновь отдался своим размышлениям, рассматривая хорошенькую восковую фигурку, неподвижно лежавшую передо мной. Какая тайна совершалась в эту минуту? Мне хотелось уметь видеть незримое, чтобы проникнуть за пределы здешнего мира, в то четвертое измерение, в котором астроном Цёльнер искал объяснения необъяснимого! Мои мысли неслись скачками, без контроля, населяя это столь далекое и, вместе с тем, столь близкое к нам пространство существами, бытия которых мы и не подозреваем. Не здесь ли следует искать гениев, фей, джиннов, пери, кобольдов, зеленоволосых ундин, легких сильфов, пламенных саламандр и тяжеловесных гномов? Не туда ли скрылись, испугавшись возраставшего и нечестивого неверия людей, влюбленные нимфы, веселые фавны, подруги деревьев — дриады, козлоногие сатиры? И мои грезы длились, вызывая образы этих благодетельных или злых существ, живущих в областях, запретных для тела, но открытых для души.

В моей памяти всплывали волшебные рассказы, которые я так любил читать. Без сомнения, говорил я себе, некоторые осмелились проникнуть за преграду, разделяющую материальный мир от мира духовного. Это рассказано в повести о бароне де Коаразе, которому служил домовой. Особенно любовь является магнитом, который влечет к смертным эти таинственные существа. Народные легенды богаты рассказами о чудесных союзах; фея Мелюзина вышла замуж за Люзиньяна, который лишился ее из-за своего любопытства. Граф д’Оржевилье был любим феей; ревнивая графиня подстерегла своего мужа и застала его спящим с женщиной необычайной красоты; величественная прелесть любовницы мужа поразила графиню, и она не осмелилась разбудить ее, а только бросила свою вуаль на постель, на которой покоились любовники. Проснувшись, фея увидела вуаль и сказала графу, что отныне она уже не может ему являться. Бенедикт Бернский, Кардан, дон Диего Лопес, Магдалина де ла Круа, испанская игуменья, и многие другие были избраны сверхъестественными существами в любовники или любовницы.

Так вились мои грезы, снисходя к народной фантазии, скрытый символизм которой мне нравился. Эти идеальные любовники и любовницы изображают собой, конечно, стремление человека выйти за пределы обыденной жизни. Но его хрупкое счастье покоится на иллюзии: оно исчезает тотчас, как только пробуждается его любознательность. Это всегдашняя история Эроса и Психеи.

Вдруг моя милая больная взволновалась. Я поднял глаза; m-lle Франшар только что сделала легкое движение.

Она вздохнула, тихо подняла веки и устремила на меня кроткий взгляд своих темных глаз. Я улыбнулся ей, и она в ответ улыбнулась трогательно-грустно.

— Это вы, господин Эрто? — сказала она. — Я очень рада вас видеть. Мне теперь гораздо лучше.

Я взял ее руку; кожа была довольно свежа; пульс бился более нормально.

— Ну, вот, барышня, вы и вне опасности; теперь надо спать. Я опять навещу вас завтра утром, перед отъездом.

— Побудьте еще минуту, доктор; я хочу сказать, как я вам благодарна.

— Благодарны за что, дитя мое?

— За то, что вы сказали сейчас.

— Вы слышали? Значит, вы притворялись спящей?

— Нет, доктор, вы хорошо знаете, каким образом я слышала вас. Я опять имела видение, мама, — сказала она матери, — и тебя тоже благодарю. — Она выпрямилась, склонила свою головку в светлом сиянии взбившихся волос и нежно поцеловала мать.

— Милая, бедная мама! Я полагаюсь на Пресвятую Деву. Я чувствую, что должна повиноваться отцу, и подчинюсь ему, если он потребует; но Пресвятая Дева придет ко мне на помощь, все равно, буду ли я жива, чтобы благословлять ее, или умру и уйду к Ней.

— Не говори пустяков, моя милая, и не раскрывайся.

Госпожа Франшар тихонько отстранила свою дочь, оправила ей подушки, старательно подоткнула одеяло.