— Ни то, ни другое, без сомнения, так как я могу ходить от одной к другому.

— И что же?

— Не нахожу ничего более.

— Если ни дверь, ни окно сами по себе не притягивают вас и не делают неподвижным, то есть нечто другое, производящее такое действие; и это нечто находится в связи с окном и дверью.

— Это верно!

— Что же это такое?

— Без сомнения, одна из комнат. Окно указывает, какая именно, а дверь есть средство обычного доступа в дома.

— Это вполне справедливо! Я никогда не подумал бы обо всем этом без вас. К чему же, однако, это приводит нас?

— Вы сейчас увидите. Существует сила, которая кажется вам чуждой вам самим и которая в сновидении приближает вас к тому, что мы предполагаем определенным помещением. Надо удовлетворить требованиям этой силы, которая не руководит вами, но мешает вам удалиться от той цели, какую она вам наметила. Надо войти в комнату.

— Я последую вашему совету, но я хотел бы знать ваше мнение обо всем этом. Теперь я понимаю, почему Дюрье послал меня к вам. Я думаю, доктор, что для вас мои переживания яснее, чем вы говорите, и я хотел бы знать все, что вы думаете.

— Я вам ничего не скажу, так как, в самом деле, знаю не больше вас. Без сомнения, я могу делать предположения, но к чему они? Предпочитаю, чтобы вы наблюдали сами и самостоятельно пришли к заключениям, которые вас удовлетворят.

Леир встал, и мы вышли вместе. Было условлено, что он будет записывать свои сны каждое утро, как только проснется. Я рекомендовал ему еще раз не пропускать никаких подробностей, извиняясь за мою настойчивость.

Прошло несколько дней, а мой молодой пациент не подавал признаков жизни. Я начал удивляться его молчанию, когда, наконец, он посетил меня. Я заметил перемену в его лице: вид у него был более веселый, менее озабоченный, более уверенный.

— Мое сновидение, — сказал он мне, — приняло идиллический характер и доставляет мне теперь большое удовольствие. Я благодарен вам за то, что не принял никаких мер для его устранения, так как был бы в отчаянии, если бы оно прекратилось. Спасибо вам, что вы давали мне советы и тем обеспечили мне восхитительное развлечение. Я хорошо знаю, что оно воображаемое и что мой собственный ум создает мне пленительную иллюзию; но в моем сновидении она имеет все свойства действительности, и я хотел бы продлить его навсегда.

— Ну, мой молодой друг, — ответил я, смеясь, — как же этот кошмар превратился в столь приятный сон?

— Самым простым манером. Я сделал то, что вы мне указали: вошел в дом, в комнату, которую освещает притягивающее окно.

В тот день, по уходе от вас, я много думал о советах, которые вы мне дали. Я ждал наступления ночи с некоторым нетерпением и, естественно, мог заснуть только очень поздно, так как был взволнован. Наконец, сон овладел мной и принес обычное видение. Во сне я совершенно ясно сознавал себя и очень точно помнил нашу с вами беседу. Я шел очень быстро, миновал решетку, пересек аллеи парка, взошел по лестнице на террасу и проник, без колебаний, в дом. Дверь не оказала мне сопротивления; я очутился в каких-то сенях или прихожей, где высокий камин из тесаного камня украшал заднюю стену, а направо деревянная лестница вела наверх. Вокруг сеней шла галерея, на уровне второго этажа; я поднялся по лестнице и без колебаний направился по коридору направо. С каждой стороны находились двери; я выбрал самую дальнюю, тоже направо от меня, и проник сквозь нее, даже и сам не заметив.

Я очутился в комнате молодой девушки. Эта комната была обита голубой материей и заставлена стульями, креслами, столиками, полными безделушек. Платье было разбросано в беспорядке в ногах кровати и по ближайшей мебели… В камине еще горели дрова. В комнате было темно, однако я различал мельчайшие подробности. Наиболее прелестное зрелище я увидел на кровати в стиле Людовика XV, из вызолоченного дерева, которая находилась направо от входной двери.

На ней спала молоденькая девушка; она лежала на правом боку, повернувшись ко мне лицом. Я никогда не видывал такой прелести. Представьте себе свеженькое личико с нежными чертами, розовым цветом кожи, длинными темными ресницами и тонко очерченными губами, слегка приоткрытыми над ослепительно белыми зубами. Волна темно-русых волос, связанных голубой лентой, увенчивала это прелестное личико. Вид ее доставил мне чрезвычайное удовольствие и, с тех пор как я знаю, как проникнуть в эту комнату, я провожу там во сне все ночи: сажусь в ногах кровати, смотрю на молодую девушку и испытываю очаровательно-приятное состояние, когда нахожусь около нее. Просто гляжу и не нагляжусь.

Каждую ночь я вижу ее во сне. Теперь исчезли даже предварительная прогулка по лесу, решетка, терраса, входная дверь, все эти препятствия, которые останавливали меня вначале, — и я просыпаюсь прямо в комнате молодой девушки.

Я знаю расположение комнаты, знаю наизусть мебель, безделушки, книги, но больше всего восхищаюсь прелестной фигурой, которую вижу пред собой спящей, съежившись под своим одеялом, лежащей то на правом, то на левом боку, то навзничь, но всегда хорошенькую, изящную, пленительную. Я сижу около нее, смотрю, не двигаясь, следя за ритмическим движением ее дыхания, медленно поднимающего покрывала, под которыми она отдыхает; я караулю ее движения, боюсь, как бы она не раскрылась и не озябла; я бодрствую над ней с бесконечной нежностью и хотел бы, повторяю вам, чтобы мой сон не кончался никогда.

— И что же, — сказал я после некоторого колебания, — вы только смотрели… не трогая?

— Мне и в голову не пришло! — ответил Леир с наивной откровенностью.

Я улыбнулся; он покраснел, как молодая девушка. Этот большой и красивый парень, очевидно, сохранил свою нетронутость; химия имела для него меньше тайн, чем любовь, и нежные стремления его души, без сомнения, еще не ведали реального осуществления.

— Послушайте, — сказал я, улыбаясь, — ужели вам не пришло на ум поцеловать это прелестное создание?

— Право, нет.

— Преклоняюсь перед вами, мой юный Сципион!

Я подумал с минуту. Следовало ли убеждать Леира продолжать свое воображаемое приключение? Нет. Я предпочитал предоставить событиям идти своим чередом; природа сама подаст свой голос в надлежащий момент; к тому же, если неведомое влияние создало в воображении химика такие странные видения, то, вероятно, действие его не остановится на этом. Оно сумеет дать себя почувствовать и заставит осуществить то, к чему направлено.

Я так и думал, что в сновидении моего гостя должна явиться человеческая личность. Если предположения моего метапсихологического «я» были правильны, то молодой девушке, которую Леир видел в сновидении, должны были принадлежать найденные четки. Я мог легко и без всякой неловкости проверить точность этого предположения.

Вероятно, я некоторое время молчал, потому что, подняв глаза, увидел, что Леир внимательно глядит на меня и будто наблюдает за мной.

— Ваш рассказ, — сказал я ему, — становится с каждым днем интереснее. Вы говорите, что чувствуете себя превосходно подле вашей спящей красавицы. Не случалось ли вам и прежде испытывать подобное самочувствие?

— Не думаю.

— Хорошо. Я не могу дать вам никакого совета; продолжайте наблюдать и сообщать мне все перипетии вашего сновидения. Что сделали вы с четками?

— Они — в ящике моего письменного стола.

— Сегодня вечером возьмите их и положите на грудь, когда будете ложиться спать.

— Зачем вы мне это говорите? Какое странное предписание!

— Сделайте то, что я сказал, и не спрашивайте объяснения, которого я еще не могу вам дать. Ведь вы тут ничем не рискуете!

— Ну, еще бы! — возразил, смеясь, Леир. — А все-таки очень странное предписание!

— Подождите. Увидим, что будет.

Засим мы расстались, и я пригласил Леира прийти позавтракать со мной через неделю. Тогда я надеялся иметь больше свободного времени для беседы.

Молодой человек аккуратно явился на свиданье. Мы позавтракали и сейчас же отправились ко мне в кабинет. Я велел принести туда чашки, в которых чернел чистый мокка, бутылки, в которых сверкали коньяк, арманьяк и красные, желтые, белые и зеленые ликеры со сложными запахами. Леир не употреблял алкогольных напитков; его профессия сделала его осторожным, и он опасался ядовитости эфиров, составляющих прелесть старых водок. Я же, хотя и врач, употребляю их и чувствую себя хорошо; я знаю, что бояться надо только излишества. Мне смешны теории моих собратьев-физиологов, которые судят о действии алкоголя, введенного в пищеварительный канал, по тем последствиям, какие получаются от непосредственного впрыскивания его в ткани. Обыкновенная вода со своими бесчисленными организмами бесконечно опаснее. Мне пришлось слишком много наблюдать неврастений, расширений желудка, гастрических лихорадок и других зол, обязанных своим происхождением продолжительному употреблению минеральных вод, чтобы не быть ревностным адептом гастрономических обычаев наших отцов и дедов. Закуривая гаванскую сигару, я изложил эти взгляды Леиру и пригласил его рассказать мне свои новые приключения во сне.