Это «обращение» к «феодальному наследию» осуществлялось с такой последовательностью, что популярный репортер Владимир Цветов, который бывал в Японии еще с 1960-х годов и провел там в общей сложности восемь лет, заявил в своей книге «Пятнадцатый камень сада Реандзи» (1977): «В июле 1986 года в Японии вступил в силу «Закон о передвижении рабочей силы». Знакомишься с ним – и в памяти возникают картины российского крепостничества, описанные в учебнике истории» (с. 360; запомним это «в учебнике истории»).
В высшей степени важно подчеркнуть, что, создавая свою цветущую экономику, японцы не просто продолжали вековые традиции, но в прямом смысле слова возрождали, воскрешали эти традиции.
Об этом поведал председатель одной из крупнейших японских корпораций «Мицуи дзосен» Исаму Ямасита: «После Второй мировой войны… существовавший многие века дух деревенской общины начал разрушаться. Тогда мы возродили старую общину на своих промышленных предприятиях… Прежде всего мы, менеджеры, несем ответственность за сохранение общинной жизни… Воспроизводимый в городе… общинный дух экспортируется обратно в деревню во время летнего и зимнего «исхода» горожан, гальванизирует там общинное сознание и сам в результате получает дополнительный толчок» (с. 36, 47). В связи с этим В. Цветов признался, что в конце концов он «понял, насколько правы японские менеджеры, уподобившие алхимикам тех западных журналистов, экономистов, социологов, которые пытались выискать в передовой технологии и новейшем оборудовании разгадку более быстрых, чем в других развитых капиталистических странах, японских темпов роста экономики и производительности труда, причины более высокого качества продукции» (с. 26). Решающую роль, как стало ясно, играет не технология, а фундаментальные основы национального бытия.
И необходимо сказать со всей определенностью, что Япония, если ставить вопрос всерьез, отнюдь не «перегнала» США (и Запад в целом). Ибо сам тезис «догнать и перегнать» – это только примитивный пропагандистский штамп. Понятие о «гонке» взято из элементарной ситуации движения на плоскости двух или нескольких «предметов» – ситуации, которая совершенно неприложима к сложнейшему развитию экономики (не говоря уже о человеческом бытии в целом). «Перегнать» в экономике никак нельзя, достичь более значительных успехов можно лишь на ином, собственном пути.
О Японии мы вправе даже сказать, что она движется не «вперед» вместе с США, а «назад», не случайно японские экономисты постоянно вспоминают «феодальное наследие». И развитие японской экономики ясно свидетельствует, что всецело основанное на «индивиде», на основном содержании «билля о правах» экономика Запада оказалась менее способной к росту и совершенствованию, нежели «общинная» японская экономика.
Достижения японцев настолько впечатляющи, что автор предисловия к русскому изданию книги «Как работают японские предприятия» проф. Д. Н. Бобрышев заявил: «Изначальные социально-культурные условия в нашем народном хозяйстве больше приспособлены к восприятию именно японских методов и подходов, чем, скажем, американских – с их жесткой нацеленностью на индивидуализацию, строгую расчетливость, личную карьеру» (с. 7).
Однако с этим никак нельзя согласиться. Предложение «пересадить» в Россию уходящую корнями в совсем иную историю японскую «модель», без сомнения, столь же утопично, как и нынешние эксперименты по пересадке западной модели. Достаточно задуматься о судьбе, которая ожидала бы в России – с ее склонностью к постоянным «передвижениям» (в широком смысле этого слова) – одну из неотъемлемых основ современной японской модели – пожизненный найм рабочих и служащих, их безусловную преданность раз избранной корпорации. По определению из книги «Как работают японские предприятия», на последних осуществлено «отождествление служащих с корпорацией» (с. 97).
В. Цветов написал, что близко ознакомившись с японской экономической моделью, он вспомнил «картины русского крепостничества», отметив, правда, что имеются в виду картины, «описанные в учебнике истории». Он, конечно, вовсе не хотел тем самым намекнуть, что «картины», описанные в послереволюционных «учебниках», мягко говоря, неадекватны – он скорее «проговорился», чем сказал о несостоятельности этой самой «картины».
Виднейший специалист по исторической географии В. А. Анучин исследовал в своем трактате «Географический фактор в развитии общества» (1982) «тенденцию, весьма характерную для феодальной Руси, тенденцию, направленную к «перемене мест», населявшие Россию народы фактически продолжали пользоваться большей свободой, чем народ любого хорошо организованного государства в Западной Европе» (с. 205).
Нельзя не учитывать и того факта, что крепостничество распространялось менее чем на половину русских крестьян, и к тому же около половины из этих последних были оброчными, то есть жили, где хотели, и подчас становились более богатыми, чем их владельцы-помещики; большинство русских купцов и промышленников вышло именно из рядов оброчных крестьян.
Уместно сказать и о том, что многие деятели русской культуры начали свой путь в качестве крепостных, но в силу русского «своеобразия» такие бывшие «рабы», как ставшие академиками М. П. Погодин и А. В.Никитенко, действовали в культуре рука об руку с князьями-рюриковичами П. А. Вяземским и В. Ф. Одоевским (у которого, впрочем – и это в высшей степени характерно для России! – мать была крепостной крестьянкой).
Конечно, в кратком рассуждении невозможно обрисовать всю многостороннюю «картину» русского бытия, но и эти отдельные факты, как представляется, показывают, что в России совсем иные «традиции», чем в Японии. Крестьянская община в России никогда не была столь прочной и незыблемой, как в Японии, и наиболее активные ее члены стремились вырваться (и вырывались) из ее рамок; кроме того, русская община, в отличие от японской, отнюдь не была склонна к подчинению какой-либо вышестоящей «корпорации».
С другой стороны, громадную роль (в строительном деле – безусловно господствующую) играли в России известные уже по литературным памятникам XV века артели, которые были совсем иным институтом, нежели община: они свободно перемещались по территории страны, складывались по воле своих членов и опять-таки по собственной воле подряжались на те или иные работы. В 1890-х годах именно артелями, включавшими в себя в общей сложности не более 10 тысяч человек, была построена Транссибирская магистраль (7,5 тысяч км рельсового пути, 55 км туннелей, 5 мостов через великие реки). Это явилось признанным всем миром «чудом» того времени, зиждущемся на неслыханно высокой производительности труда (достаточно сравнить этот труд с трудом в 1970–1980 годах вооруженных всяческой импортной техникой сотен тысяч строителей намного более короткой Байкало-Амурской магистрали).
В книге «Как работают японские предприятия» есть описания, невольно заставляющие вспомнить советскую действительность 1920–1930 годов: «…японские корпорации проводят… утренние митинги, цеховые собрания и собрания малых групп (кружков качества). Обычно высший управляющий обращается к служащим с изложением политики компании… встреча заканчивается общими криками: «Будем работать напряженно!». После утреннего митинга рабочие могут посетить цеховое собрание» и т. д. (с. 102).
Но в отечественных условиях такие «методы» могли дать эффект (распространявшийся к тому же далеко не на всех работающих) лишь в течение того краткого периода, когда сохранялся так называемый революционный энтузиазм; уже в 1950-е годы подобные методы стали чисто рутинным явлением. И «пересаживать» к нам японскую систему, повторюсь, столь же бессмысленно, как и западную. Разговор о Японии необходим был, потому что современные «западники» громогласно настаивают: «Иного пути нет!». Между тем на принципиально ином пути Япония достигла экономических успехов, превосходящих все, что дал Запад.
Если же ставить вопрос о русском пути, первое, о чем следует размышлять, – о многоукладности экономики России, сложившейся в очень давние времена. Подавляющее большинство современных «идеологов» полагает, что мысль о «многоукладности» принадлежит В. И. Ленину, но это свидетельствует лишь о том, что они из всего богатейшего наследства русской социальной мысли знают одни только ленинские сочинения (или, вернее, ленинские цитаты в пропагандистских брошюрах).
