Так что я не стремился к любовным утехам. К тому же капитан вела себя чересчур развязно, словно была пьяна – хотя я не чувствовал запаха алкоголя. Я ощущал множество других ароматов – шампуня в волосах, мыла за ушами, шоколадного мусса на губах, пота в тех местах, где ее плечо и бедро соприкасались с моими – и ни капли спиртного.

Возможно, она была из тех, кто может вызывать у себя любовную страсть по собственному желанию, подобно дипломатам, которых я знал на Трояне. В конце концов, Сэм умела мастерски имитировать любые чувства, точно так же, как королева могла по собственному желанию испускать феромоны, когда ей нужно было кого-то напугать или заставить слушать или даже полюбить ее.

Интересно, какой феромон мог бы заставить капитана не любить меня?

Когда мы добрались до моей каюты, Проуп прошла в помещение, не отпуская мою руку. Я думал, что она собирается затащить меня прямо в койку, – и возможно, так бы оно и случилось, если бы я не ощутил резкий запах, напомнивший мне тосты с маслом. Причем это был не просто запах, он вызывал ощущение находящегося поблизости горячего, дымящегося тоста с поджаристой хрустящей корочкой. Не спрашивайте, как такое может быть, но ощущение было столь сильным, что я удивленно отпрянул.

Я резко остановился, из-за чего не ожидавшую этого женщину едва не отбросило назад, прислушался и понюхал воздух. Проуп продолжала цепляться за мой локоть, не слишком сильно, но настойчиво, словно ребенок, который хочет затащить отца в кондитерскую; но я стоял на месте, принюхиваясь к запаху тостов и пытаясь понять, что же это означает.

– Эдвард, – нетерпеливо сказала капитан, – в чем дело?

– Чувствуешь запах?

– Какой запах?

– Тостов с маслом.

Проуп потянула носом, но, похоже, чисто из вежливости.

– Ничего не чувствую, – сказала она и застенчиво моргнула. – Хочешь знать, какой запах мне бы понравился?

– Гм… – «Что, черт побери, с ней творится?»

Я продолжал осматривать помещение в поисках источника запаха. Шкаф? Нет. Стол? Койка? Неожиданно в моем полусонном мозгу что-то щелкнуло.

– Мозг корабля, – сказал я, – понизить освещенность на девяносто пять процентов.

– Это уже лучше, – пробормотала Проуп, когда в каюте стемнело. Она наклонилась и положила ладонь мне на грудь. – А теперь давай…

Договорить она не успела. Я высвободил руку и шагнул к койке. Запах определенно исходил оттуда. Быстрым движением я сдернул покрывало и одеяло.

На простыне, в ногах, там, куда обычно никто не смотрит, ложась спать, белая ткань была испещрена светящимися красными пятнышками.

– О-о-о, – простонала женщина. – Очень красиво. Только здесь плохо видно. Побрызгай лучше этой штукой на подушку, на стены. Давай сами ею намажемся, а потом будем слизывать друг с друга. Много ее у тебя?

Я уставился на нее, не веря собственным ушам. Неужели она была настолько пьяна, что не узнала балрога? С другой стороны, она могла рассмотреть его лишь как мох на ногах Кайшо, а не в виде отдельных спор, к тому же голова ее сейчас была занята совсем другими мыслями.

Она протянула руку к мерцающим спорам, словно маленький ребенок, пытающийся потрогать красивую безделушку. Я схватил ее за запястье и оттащил в сторону.

– Ты пожалеешь, если это сделаешь, – сказал я и, продолжая держать за руку, выволок ее из каюты в освещенный коридор.

– В чем дело? Разве мы не…

– Нет, – сказал я. – Не здесь.

– Тогда, может быть, у меня? Я капитан. У меня большая каюта и большая кровать.

– Не сегодня. – Я покачал головой. – Мне нужно кое о чем доложить адмиралу.

– Фестине? – спросила она срывающимся голосом. – Ты бросаешь меня ради этой уродины?

Проуп закричала. Крик ее напоминал вопль разъяренной кошки, он даже казался каким-то неестественным – словно восьмилетнюю девочку обидели мальчишки и она вопит во все горло, чтобы поднять собственный боевой дух. Но в выражении лица Проуп не было ничего детского, оно было искажено гневом и злобой, не направленными ни на меня, ни на кого-либо еще, – они просто рвались наружу вместе с криком, как будто из нее изливалась потоком первобытная звериная ярость.

Вопль оборвался столь же неожиданно, как и начался. Проуп захлопнула рот – слышно было, как слегка лязгнули зубы, – и, шаркая ногами, ушла прочь, даже не оглянувшись, словно сомнамбула.

Из громкоговорителя над головой раздался голос мозга корабля:

– Есть проблемы? Нужна помощь? Есть проблемы? Нужна помощь?

– Мозг корабля, – сказал я, – пусть робот снимет все белье с моей койки. Не важно, будет ли это робот-уборщик, или робот для работы с ядовитыми веществами – какой сочтешь нужным. Сними простыни и оставь их в каюте Кайшо; если потребуется, взломай дверь.

– Боюсь, что это не…

– Делай, что говорю! Мой отец – адмирал флота Александр Йорк, а он не любит, когда чересчур дерзкий искусственный интеллект не подчиняется приказам. Мне нужны результаты, а не оправдания.

Я развернулся и быстро зашагал по коридору – словно от мозга корабля можно было уйти. Каждые две секунды я проходил мимо очередного громкоговорителя, но возражений больше не слышалось. Видимо, тот, кто программировал корабельную систему, предполагал возможность угроз со стороны умственно отсталого адмиральского сына.

Фестины в ее каюте не было, несмотря на уже почти полночь по времени «Палисандра». Я нашел ее в спортзале, где она в одиночестве лупила по тяжелому мешку. Причем лупила всерьез – не как на обычных тренировках, когда по двадцать раз повторяешь один и тот же прием или пытаешься за две минуты нанести как можно больше ударов. Она работала локтями и коленями, высоко подпрыгнув, выбрасывала вперед ноги, била торцом и ребром ладони, в общем, издевалась над несчастным мешком, выкрикивая что-то кровожадное. Для меня это отнюдь не выглядело настоящим боевым искусством, но, возможно, ей просто хотелось к чему-то приложить все имеющиеся у нее силы.

Я ничего не сказал, подождав, когда она сама меня заметит. Фестина прыгала вокруг мешка, нанося удары под разными углами, и в конце концов оказалась лицом ко мне. Увидев меня, она остановилась, слегка запыхавшись.

Несмотря на то что Фестина тяжело дышала и вся вспотела, выглядела она вполне неплохо в легкой футболке и свободных хлопчатобумажных брюках – и то и другое адмиральского серого цвета, но простое и без излишеств. Столь простую одежду во флотских спортзалах встретишь нечасто – обычно надевают нечто из хитроумных волокон, поддерживающих температуру тела, или намазываются мазями, быстрее сжигающими жир. Впрочем, Фестина всегда подчеркивала, что во многом отличается от обычных офицеров флота.

– Я думала, ты с Проуп. – Она старалась не встречаться со мной взглядом.

– Это Проуп была со мной, а не наоборот. И вела она себя, мягко говоря, странно.

Фестина посмотрела на часы на стене спортзала. Внезапно у меня возникло странное ощущение, будто она пытается сообразить, как долго я пробыл с Проуп и хватило ли нам времени для того, чтобы… ну, вы поняли.

– В моей каюте оказались споры балрога, – смущенно пробормотал я. – Словно мина-ловушка. Мне повезло, что я почувствовал необычный запах.

– Вот как? Никогда не замечала, что балрог чем-то пахнет. – Женщина все еще не смотрела мне в глаза. – Возможно, у тебя нюх получше моего.

Я пожал плечами.

– Я ведь на три процента мандазар – должна же быть от этого хоть какая-то польза.

– Это тебя беспокоит?

– Мне нравятся мандазары, – сказал я. – Просто как-то странно думать, что я не совсем человек.

– Привыкнешь, – ответила она. – Ощущать себя не вполне человеком – нормальное состояние для разведчика.

– Но ведь ты человек.

Она посмотрела на меня – впервые с тех пор, как я вошел в зал, – но через полсекунды снова отвела взгляд и ударила кулаком по висевшему перед ней мешку.