Мы сделали вид, будто все в порядке. Я проводил время в обществе разведчиков – Фестины, Кайшо, Тобита и Бенджамина, отвечая на их расспросы насчет Трояна. Вскоре они поняли, что я ничего не знаю о двадцати годах войны, по крайней мере ничего полезного, и мы переключились на другие темы, вроде того, как обездвижить воина, не убивая его, и на личности королев Стойкости, Чести и Доброты. Поскольку эти королевы занимали свои посты дольше всех, возможно, одна из них пробилась на самый верх – если не считать того, что они являлись также наиболее очевидными мишенями для незаконных королев, так что, вполне возможно, их давно уже не было в живых.

Никто не мог этого знать. Все записи, которые вели наблюдатели на базе, имели гриф «Строго секретно», и даже у Фестины не было к ним доступа. Кто-то из высокопоставленных адмиралов не хотел, чтобы мы знали, что происходит на Трояне, – вероятнее всего, тот самый, кто содействовал вербовщикам и миссии «Ивы». Или мой отец, пытавшийся скрыть неудачу Саманты. За дни, проведенные на «Палисандре», я окончательно понял, насколько безумной была идея поставить неопытную двадцатилетнюю девушку во главе дипломатической миссии, а затем держать ее на этом посту в течение последующих пятнадцати лет, несмотря на все более ухудшавшуюся ситуацию. Чем, черт побери, думал отец? И почему подобное допустили другие адмиралы? Вероятно, отец направлял в Совет сфабрикованные доклады, так что никто не знал, что дела у Сэм идут не лучшим образом. Отец хотел защитить свою дочь, и себя тоже – в конце концов, это он назначил ее на должность, с которой она не смогла справиться.

Прежде у меня никогда не возникало мыслей о том, что Саманта провалила свою миссию. Возможно, я стал умнее. Фестина в некотором роде намекнула мне об этом после того, как мы провели вместе несколько дней – по ее мнению, мне следовало пройти тест на интеллект, поскольку она не верила в низкие показатели, содержавшиеся в моих официальных данных.

– Твой интеллект намного выше, – сказала она. – Может быть, сам ты так и не считаешь, но это правда.

Я знал, что на самом деле все было совсем иначе – отец подделал мои истинные показатели в сторону увеличения, чтобы они соответствовали минимальным требованиям, предъявлявшимся на флоте. Впрочем, даже если я и стал умнее, меня это не волновало; всю мою жизнь я был тем, кто я есть, и ненавидел саму мысль о каких-либо переменах.

Но я действительно менялся. Находясь рядом с Кайшо, я постоянно чувствовал тот самый запах тостов с маслом. Никто другой ничего не замечал. А с течением времени я стал ощущать и другие запахи, причем весьма странные.

От капитана Проуп пахло свежей зеленью – именно самим цветом. Не могу сказать, как можно чувствовать запах цвета – похоже, у меня в мозгах на самом деле все перепуталось. Но каждый раз, когда Проуп бросала на меня взгляд, воздух заполнялся туманным зеленым ароматом.

От Фестины пахло грозой – не запахом грозы, но ее звуками – раскатами грома, шумом ветра и дождя. А иногда от нее пахло радугой. Я ощущал запах грома каждый раз, когда в каюту входила Фестина Рамос.

От Тобита пахло морщинистой поверхностью грецкого ореха – ее структурой, а не запахом. А Бенджамин… Бенджамин вызывал у меня странное ощущение, от которого мне хотелось зевнуть и потянуться, и почему-то от этого мне становилось не по себе; я спокойно относился к людям, от которых пахло зеленью, грозой или грецким орехом, но Бенджамин по-настоящему действовал мне на нервы.

Сколько бы я ни зевал и ни потягивался, ощущение не проходило.

Проведя очередное утро в обществе разведчиков, днем я занимался тем, что обучал мандазаров основам их собственной культуры, чтобы они могли сойти за местное население, если вдруг это потребуется. Советница и рабочие воспринимали мои слова словно божественное откровение, независимо от того, насколько они противоречили их прежним представлениям о родной планете. Зилипулл оказался более упрямым, заявляя, что Уилла и Уолда говорили, будто королева Предусмотрительность объявила Континентальный указ в ответ на угрозу со стороны гринстрайдеров, пытавшихся колонизировать…

Но возражения обычно длились недолго. Секунд через тридцать он неожиданно захлопывал рот и шепотом извинялся: «Прости, Тилу. Знание – ты, невежество – я. Прости. Прости».

Когда я в первый раз это услышал, у меня отвалилась челюсть. Воины никогда не уступают оппоненту в споре, если только…

Я понюхал воздух. Мой новый сверхчувствительный нос ощутил странный запах, исходивший от моей кожи, – сильный и резкий, словно запах эфира.

У меня возникло сильное подозрение, что это королевский феромон.

Теперь, когда я мог ощущать запахи феромонов, они преследовали меня повсюду. Они исходили не только от мандазаров, но и от членов экипажа… и вообще от всех.

И от меня. Каждую секунду. Феромоны чем-то напоминали фанатичных слуг, готовых исполнить мою малейшую прихоть – даже если мне самому этого совершенно не хотелось.

Мне не хотелось выигрывать споры с Зилипуллом, оглушая его химическим молотом, но я ничего не мог поделать. Если он возражал мне дольше нескольких секунд, феромон вырабатывался помимо моей воли. Что еще хуже, Зилипулл принимал это как должное, словно у меня имелось полное право заставить его сменить свое мнение.

По сути, это ничем не отличалось от промывки мозгов – словно я одурманивал его наркотиками, пока он не забывал о своих прежних убеждениях и не начинал послушно принимать на веру все то, что я ему говорил.

От этого меня едва не тошнило. Но с людьми было еще хуже.

По утрам, когда мы собирались в зале для инструктажей вместе с Фестиной, Кайшо и остальными, они обсуждали свои проблемы разведчиков, планы на случай непредвиденных обстоятельств или что делать, если не удастся найти людей с «Ивы»… а мои мысли в это время были заняты совсем другим. Иногда я вдруг обнаруживал, что смотрю на Фестину, думая о том, что она выглядит весьма привлекательно, несмотря на пятно на лице; я вспоминал ее слова в спортзале насчет мата и думал, что, возможно, сделал глупость, отправившись в каюту к Проуп, вместо того чтобы остаться с женщиной, о которой по-настоящему мечтал.

В следующее мгновение я начинал ощущать запах феромона – сильный, ничем не разбавленный аромат секса, словно лассо готовое заарканить добычу. Фестона краснела настолько, что пятно на щеке становилось почти незаметным, и начинала переминаться с ноги на ногу, словно не могла стоять спокойно. Мне приходилось извиняться и идти в душевую, где я обливался холодной водой, пока запах феромона не исчезал.

А потом, когда я возвращался, Кайшо всегда спрашивала: «Ну как, легче, ваше величество?», с неприкрытой усмешкой в голосе. Вероятно, балрог мог читать мои мысли и пробовать феромон «на вкус». Что касается людей, они даже не замечали, что ощущают какой-то запах, но таяли, будто масло, когда этот запах проникал в их мозг.

Фестина никогда не появлялась ночью у двери моей каюты – ей хватало силы воли. Что касается Проуп, то она продержалась лишь два дня, а на третий вечер явилась ко мне, якобы «удостовериться, что со мной все в порядке». Забавно, что я ни разу не воздействовал на эту женщину «сексуальным феромоном», за исключением той первой ночи, когда феромон, судя по всему, сочился из всех пор моего тела, а я по собственной глупости этого не заметил. Но тем не менее капитан пришла, с несколько смущенным видом, словно сама не понимала, зачем это сделала. Возможно, ей хотелось извиниться за свое развязное поведение, а может быть, напротив, она хотела доказать себе самой, что вполне могла бы затащить меня к себе в постель совершенно хладнокровно и без лишних эмоций.

Так или иначе, она определенно намеревалась провести со мной еще одну ночь, даже если ей пришлось бы пойти наперекор собственным инстинктам. У меня вдруг возникло странное чувство – словно Проуп была маленькой девочкой, пытавшейся выглядеть отважной, несмотря ни на что.