Тереса согласилась. Ей нужна легальная работа, чтобы оставаться на этой поднадзорной свободе, чтобы есть, чтобы спать под крышей. А Тони и его заведение — не лучше и не хуже чего угодно другого.
Она курила, пока сигарета с гашишем не начала обжигать ей ногти, потом одним глотком допила остатки текилы с апельсиновым соком. Уже появились первые туристы со своими махровыми полотенцами и кремом для загара. Рыболов с удочкой по-прежнему сидел на берегу, а солнце в небе поднималось все выше, нагревая песок. За рядом топчанов хорошо сложенный мужчина делал зарядку и весь блестел от пота, как конь после долгого бега. Тересе показалось, что она улавливает запах его кожи. Она некоторое время разглядывала его: плоский живот, мышцы спины, напрягающиеся при каждом наклоне и повороте торса. Время от времени он останавливался перевести дух и стоял так, упершись руками в бедра и опустив голову, а Тереса смотрела на него, и в голове у нее роились свои мысли.
Плоские животы, сильные спины. Мужчины с дубленой, пахнущей потом кожей, возбужденные под брюками.
Черт побери. Как легко заполучать их — и все же как трудно, несмотря ни на что, несмотря на всю их предсказуемость. И как просто можно стать чьей-то девчонкой, если думаешь сладким местом или просто если думаешь столько, что в итоге все кончается тем же — думаешь тем же самым, делая глупости от большого ума.
После выхода на свободу у Тересы только раз дело дошло до интима — с молодым официантом из такого же заведения, как ее, расположенного на другом конце пляжа. Как-то субботним вечером она не пошла домой, а осталась там: сидела на песке, куря и прихлебывая текилу с апельсиновым соком, глядя на огоньки рыбацких суденышек вдали и бросая самой себе вызов: не вспоминать. Официант угадал подходящий момент и заговорил с ней, симпатичный, остроумный — несколько раз ему удалось рассмешить ее, — а спустя пару часов они оказались в его машине, на заброшенном пустыре неподалеку от арены для корриды. Все сложилось как-то вдруг, и Тереса, движимая скорее любопытством, чем настоящим желанием, внимательно наблюдала за собой, поглощенная собственными реакциями и ощущениями. Первый мужчина за полтора года — многие из ее товарок в тюрьме отдали бы за это не один месяц свободы. Но она неудачно выбрала и момент, и партнера, оказавшегося таким же неподходящим, как и ее настроение. Потом она решила, что виноваты во всем эти огоньки в черном ночном море.
Официант, молодой парень, немного похожий на мужчину, делавшего сейчас зарядку у топчанов — потому она и вспомнила, — оказался эгоистичным и неловким, а машина и презерватив, который она заставила его надеть, и ему пришлось долго шарить в аптечке, только ухудшили дело. Встреча оказалась сплошным разочарованием: в такой тесноте неудобно даже расстегивать «молнию» на джинсах. Получив свое, парень выказал явное желание отправиться на боковую; Тереса же, неудовлетворенная, злилась на себя, а еще больше — на ту безмолвную женщину, что смотрела на нее из-за отражения огонька сигареты в стекле — светящейся точки, похожей на огоньки рыбачьих судов, плывших в ночи и в ее памяти. Поэтому она снова натянула джинсы, вылезла из машины, оба сказали друг другу «увидимся», и, расставаясь, даже не поинтересовались, как кого зовут, на что, по большому счету, обоим было глубоко наплевать. В ту ночь, вернувшись домой, Тереса долго стояла под горячим душем, а потом напилась, лежа в постели голой, на животе, и пила, пока ее не начало рвать, и она корчилась, ощущая горечь желчи во рту, а в конце концов заснула, зажав одну руку между бедрами. Ей слышался рокот двигателя «Сессны» и мотора «Фантома», а еще голос Луиса Мигеля, поющего из магнитофона на тумбочке:
Той ночью она проснулась, вздрогнув в темноте: только что, во сне, ей открылось, что же происходит в книге мексиканца Хуана Рульфо, которую ей никак не удавалось понять, сколько бы раз она ни бралась за нее. Я приехал в Комалу, потому что мне сказали, что здесь живет мой отец. Черт побери. Все персонажи этой истории были мертвы, только не знали об этом.
— Тебя к телефону, — сказал Тони.
Тереса оставила в мойке грязные стаканы, поставила поднос на прилавок и подошла к стойке. Тяжкий день клонился в концу: зной, мужчины с пересохшим от жажды горлом и женщины в темных очках, с едва прикрытой или вовсе не прикрытой от солнца грудью — хватало же совести у некоторых, — все время требовали пива и прохладительных напитков, а у нее горели голова и ноги, на которых она, как по живому пламени, бегала между прилавком и топчанами, обслуживая столик за столиком и обливаясь потом в этой раскаленной микроволновке из слепящего глаза песка. Дело шло к вечеру, и некоторые купальщики уже собирались уходить, но впереди еще часа два работы. Вытерев руки о фартук, она взяла трубку. Несколько мгновений передышки и тень — не бог весть что, но спасибо и за это. С ее выхода из Эль-Пуэрто ей никто не звонил — ни сюда, ни домой, и трудно было представить, с чего бы кому-то взбрело на ум сделать это сейчас. Похоже, Тони думал о том же, ибо поглядывал на нее искоса, вытирая стаканы и выстраивая их в ряд на стойке. Скорее всего, какие-то неприятные известия, мысленно заключила Тереса.
— Алло, — сказала она в трубку и подозрительно вслушалась.
Она узнала этот голос с первого же слова — ее собеседнице даже не понадобилось произносить «это я». Тереса слышала этот голос полтора года, днем и ночью — ей ли не узнать его? Поэтому она улыбнулась, а потом рассмеялась — радостно, в полный голос. Ну, надо же, мой Лейтенант. Как приятно снова слышать тебя, подружка. Как жизнь, и так далее. Она смеялась, чувствуя себя по-настоящему счастливой оттого, что снова слышит — теперь на другом конце провода — этот твердый, уверенный голос человека, умеющего принимать все таким, как есть. Человека, который знает самого себя и остальных, потому что умеет смотреть на них и научился этому благодаря книгам, воспитанию и жизни, и даже больше благодаря молчанию людей, чем произносимым словам. И в то же время, где-то в дальнем закоулке ее мозга, копошилась мысль: если бы я умела вот так, с ходу, взять и начать говорить без сучка без задоринки. После стольких месяцев набрать номер и совершенно естественно сказать: как дела, Мексиканка, чертова кукла, надеюсь, ты скучала по мне, пока натягивала половину Марбельи, благо теперь за тобой никто не следит. Нам надо увидеться, а не то прости-прощай. Тут Тереса спросила, действительно ли она на свободе, и Пати О’Фаррелл, расхохотавшись, ответила: конечно, на свободе, где же еще, дурочка, уже целых три дня, и все это время устраиваю себе праздники, один за другим, чтобы наверстать упущенное, праздники сверху, снизу и со всех сторон, какие ты только можешь себе представить, и сама не сплю, и мне спать не дают, честное слово, и я ни капельки не жалуюсь. А в перерывах между праздниками, как только удавалось перевести дух или вспомнить о совести, я принималась выяснять твой телефон, и вот, наконец, я тебя нашла — уже давно пора было, — и могу рассказать тебе, что эти стервы, которые работают в нашем женском отделении, не справились со старым аббатом, теперь они могут подтереться своим замком Иф и пришло время Эдмону Дантесу и его другу Фариа усесться где-нибудь в приличном месте, куда солнце проникает не через решетку, и культурно поговорить в свое удовольствие. Так что я подумала: тебе надо сесть на автобус или на такси, если у тебя есть деньги, или на что хочешь, и приехать в Херес, потому что завтра тут устраивают кое-что в мою честь, а я должна признаться, без тебя мне никакая вечеринка не всласть. Видишь, что делают с людьми привычки? Особенно тюремные.
Это был настоящий праздник. Праздник в хересской усадьбе — одной из тех, где от арки ворот нужно ехать целую вечность до дома где-то в глубине, в конце длинной дороги, усыпанной мелким гравием; роскошные машины у дверей, стены, беленные известкой и крашенные красной охрой, и зарешеченные окна, напомнившие Тересе — вот оно, родство, поняла она — старинные мексиканские усадьбы. Дом был из тех, что фотографы любят снимать для журналов: грубоватая, но облагороженная возрастом деревенская мебель, потемневшие картины на стенах, полы из красновато-коричневых плиток и балки под потолком.
