— Теперь ты в моих руках, Констанция, — обычным своим невыразительным голосом заговорила Сабела. — Ты остаешься у меня заложницей, до тех пор пока Генрих не признает законность моих требований.

Словно лань, застигнутая врасплох внезапным появлением охотника, Констанция откинула голову назад и широко раскрыла глаза. Бежать было некуда. Она опустила поднятые для приветствия руки и скрестила их на груди. Это движение помогло ей восстановить спокойствие.

— Меня предали, — произнесла она твердо и громко и повернулась, глядя в глаза Агиусу, который, побледнев, поднялся с колена. — Ты обещал мне безопасность, Агиус. Кузен Агиус.

Последние слова она произнесла подчеркнуто гневно, желая ими, как оружием, уничтожить несчастного священника. Агиус не отвечал.

— Он обещал тебе безопасность, — вмешалась Антония, — и он проводил тебя в твой город, где все мы утолили наш голод. А потом пошли сюда, но он уже выполнил свое обещание. Речи ведь не было о том, чтобы проводить тебя дважды.

Констанция не замечала Антонию.

— Ты солгал мне, Агиус. Я не прощу.

— И не должна, — прохрипел тот.

Смотрел он не на Констанцию даже, а на Сабелу. Алан видел, что по возрасту она годится епископу Отуна в матери. Вот только матерью она стала слишком поздно. Слишком поздно, во всяком случае для того, чтобы с помощью права чадородия претендовать на престол. Таллия, позднее дитя ее брака, болезненная и хрупкая, была слишком слабым аргументом.

— Госпожа Сабела! — обратился к ней Агиус. — Моя часть договора выполнена. Отдайте мне племянницу и отпустите нас, как обещали.

— Как обещала, я отпущу твою племянницу и оставлю ее на попечение епископа отунского, должность которую незаконно, по произволу нашего брата Генриха, занимала Констанция. Я восстанавливаю законного епископа.

Она взмахнула рукой, и из шатра вышла дряхлая женщина, одетая в епископские облачения.

— Ты противишься королевскому приказу? — вскричала Констанция. — Я епископ Отуна!

— А по какому праву Генрих низложил эту женщину с кафедры? — Голое Сабелы был ровным и твердым. — Гельвисса получила свой посох из рук самой госпожи-иерарха двадцать лет назад. Мирская власть, принадлежащая Генриху, в этих делах ничто в сравнении с властью духовной. Поэтому я всего лишь возвращаю епископа Гельвиссу на законное место.

Глядя на старуху с трясущимися руками, даже Алан прекрасно понимал, что та не более чем пешка в руках принцессы.

— Теперь она всего лишь аббатиса, — пыталась возражать Констанция, — меня рукоположили…

— Тебя рукоположили диаконисой в твоем храме, достойная сестра. А вот твое избрание епископом, думаю, может быть поставлено под сомнение. Здесь, в моем лагере, ты всего лишь диакониса.

Констанцию душил гнев. Служанка вывела из шатра маленькую девочку, племянницу Агиуса. Лицо ребенка выражало страх загнанного зверька, затихшего в ожидании последнего удара со стороны преследователя. Она увидела дядю и потянулась к нему, как слабое деревцо тянется к свету. Но не сделала движения, чтобы побежать к нему. Будто ее держали на привязи. Слезы текли по ее щекам, подбородок дрожал, хоть она и молчала. На шее у ребенка было золотое ожерелье.

— Девочка будет возвращена епископу города Отуна, — сказала Сабела, довольная собой и тем, что планы осуществляются. — Но ты можешь остаться со мной, достопочтенный брат Агиус, и возможно, еще понадобишься нам.

— Тогда моя племянница остается в твоей власти. — Голос был слишком тих. Алан никогда не видел Агиуса таким подавленным. Тот посмотрел на девочку, затем отвел взгляд, она только всхлипнула в ответ.

Констанция неожиданно упала на колени, простирая руки.

— Иди сюда, детка, — сказала она, скорее приказывая. Девочка посмотрела на дядю, который только кивнул, и подошла к молодой женщине. Констанция взяла ее за плечи. — Эрменгарда, дочь герцогини Лютгарды и ее мужа Фредерика Аварийского, предназначена церкви. — Только теперь Констанция посмотрела на Сабелу. — Даже дворцовые раздоры не должны препятствовать осуществлению Божьей воли. Позвольте одному из моих клириков отвести ее в Отун и передать на попечение моей кастелянше, достойной и образованной женщине.

Агиус молча ломал руки, глядя воспаленными глазами на девочку. Новый епископ пошатнулась и оперлась на плечо одной из служанок.

— Позволяю, — смилостивилась наконец Сабела. — А ты, Констанция, останешься при епископе Антонии. — Она повернулась к Родульфу. — Теперь мы выступаем. Отун подчиняется своему законному епископу. Мы же оставим тут небольшой гарнизон, дабы быть уверенными в лояльности жителей.

Алан вдруг заметил Беренгара, мужа Сабелы. Пока разворачивалась драма, тот мирно устроился на земле и играл в шахматы со слугой. Он громко засмеялся, смел с доски фигуры противника и объявил себя победителем. Таллия вздрогнула. Антония мягко положила руку на ее плечо.

Все было кончено. Девочку Эрменгарду увели со свитой нового епископа отунского. Констанцию увели под стражей. Она, впрочем, отказалась отдать епископский посох, митру и облачение, и никто не осмелился отобрать их силой.

— Ты обманула меня, Сабела, — промолвил наконец Агиус.

— Странно мне слышать такие слова. Оба мы давали обещания, и оба их сдержали. Я не считаю это обманом.

— А я считаю!

— Напрасно. Останься Констанция в Отуне, не миновать войны, но что может быть лучше мира и спокойствия?

— Что может быть лучше? Как ты можешь так говорить перед лицом Владычицы?

Сабела приподняла брови. Это было единственное проявление ее чувств, которое Алан видел до сих пор.

— Я такая, какая есть, брат Агиус. На этом остановимся. Надеюсь, ты останешься при Антонии.

— У меня есть выбор?

— Тогда он ваш, ваше преосвященство, — кивнула Сабела Антонии.

— И этот тоже, — к ужасу Алана, епископ указывала на него.

— Этот? — принцесса сперва не поняла, о чем речь, затем увидела юношу, но не узнала его. — Один из псарей? Вижу тут собак графа Лавастина.

— По-моему, не просто псарь, — сказала Антония, — буду рада, если вы позволите ему остаться со мной.

Сабела пожала плечами. Она не спросила даже графа Лавастина, а тот, стоя среди ее свиты, не возражал. Он вообще говорил теперь, только если к нему обращались, при этом голос его был таким же монотонным и ровным, как у принцессы.

— Он ваш.

Она повернулась, позвав с собой герцога Родульфа и остальных. Таллия шла позади и несколько раз оглянулась. Алан на секунду встретился с ее тяжелым взглядом серо-голубых глаз. Затем она вошла в шатер.

Алан дрожал. Он не осмеливался смотреть на Антонию. Безразличие Сабелы и Лавастина к его судьбе вселяло ужас. Никто не узнает, если с ним что-то случится. А если Антония знает, что он свидетель того ночного жертвоприношения?

— Пошли, Алан, — своим обычным добрым голосом сказала Антония. — Будешь прислуживать нам сегодня на пиру.

Она даже помнит его имя!

— Брат Агиус, надеюсь, ты не возгордишься и примешь участие в богослужении?

— Приму.

Алан в одночасье почувствовал, сколько боли сосредоточено в одном этом коротком, смиренно произнесенном слове.

Вместе их отвели к реке и позволили помыться. Лицо Агиуса было таким пустым и отупевшим, что Алан в который уже раз испугался за него. Священник не произнес ни слова. На берегу он непрерывно молился, пока Алан мыл лицо и руки, и предвидя, что шанс искупаться представится нескоро, юноша набрал воздуха и нырнул поглубже.

Вынырнув обратно, он увидел, что рядом с ним плещутся его собаки. Они плавали вокруг, виляя толстыми мощными хвостами, иногда стуча ими по его спине. Ярость легонько укусила его, а Тоска выбрался на противоположный берег и стал отряхиваться с такой силой, что брызги долетали до Алана.

Неожиданно его охватил припадок простой, здоровой радости. Он засмеялся. Ярость и Тоска рядом, и поэтому казалось, епископ Антония не сможет причинить ему вреда.

Он возвратился на берег. Агиус все еще молился.