В общем-то, все это — не главная ее проблема. Ума Лене вполне достаточно, чтобы при желании и дружеской помощи отделить свое мнение от чужого. Можно забрать ее от подруг и от родни, увезти достаточно далеко, где титулы ничего не стоят, а землям вокруг хозяин свирепый медведь.
Проблема графини Елены Белевской в том, что она не нравится моему деду.
Графиня Елена Белевская выходит замуж за Виктора Юсупова, младшего сына двоюродного дяди самого князя. Невероятная честь и явный мезальянс для Юсуповых, поговаривают. И, разумеется, настоящее счастье (или тщательно скрываемая ненависть) на лицах всех, кто наблюдает за Еленой в эти дни. А значит — и ее счастье.
Можно ли переубедить ее в этом? Не в том случае, когда в супружестве — интерес всего графского рода Белевских, и уже не только ее воля, но долг перед семьей. Но даже если взыграют эмоции, то всегда будет, кому напомнить, что отказ от невероятной чести можно трактовать, как оскорбление. А в таких трактовках и манипуляциях ими, мой дед большой мастер.
Можно ли все исправить? Достаточно принять ненавистную моей семье фамилию и стать тем, для кого Виктор Юсупов — человек из очереди на прием. Этот способ легкий, есть иные, куда сложнее, но столь же эффективные. Вопрос в другом — действительно ли стоит об этом переживать и стоит ли за это бороться, если о проблеме я узнаю из третьих рук. Сомнения, вызванные переданными документами, подкреплялись фрагментами из памяти.
Вот принято решение отправить моих дельфинов к Шуваловым, на время. Следующим днем Елена прошла мимо грани пустующего бассейна, щебеча столичные сплетни. Момент, когда она чуть не села на кота, пожаловавшись на шерсть на новом платье. Хотя, в самом деле, пустяки. Но ведь можно сделать проверочное испытание? Дать ей высказаться, например, показным равнодушием царапнув по нервам.
Высказалась, и вместе с поставленной в пику моим подозрениям машине, исчезла и девушка. Но, в итоге, определенность стоила того, а несостоявшиеся метания и резкие шаги, которые присущи сомнениям, вышли бы всяко дороже любого автомобиля. То, что мне было важным, не стало таковым для нее. А значит, стоит ли ломать все остальное, что делает меня собой? Может, лучше убрать из памяти то, что не станет ее частью?
В мире стало на одного человека меньше, добавляя пустоты скамейкам и тропинкам, местам и путешествиям в моей памяти. Слишком много пустоты для того, чтобы оставаться в этом городе.
И без того — ощущение последнего пассажира в автобусе, подходящего к конечной станции, без уверенности, что именно этот маршрут — твой. Пусть даже пять лет пути за спиной.
Первым этот рейс покинул Пашка, примерив черного орла над своим гербом и навсегда исчезнув в столице. Говорят, обида его на меня настолько сильна, что его личные вещи забирали чужие люди. Сам он не пожелал навестить некогда родной город, ставший местом падения свободного рода Зубовых. Его отец перевозил наркотики, за что всю его семью должны были колесовать. На самого Пашку охотились бандиты, желая выбить с его отца деньги за потерянный груз. Его отец жив, Пашу спас я с друзьями. Но вышло так, что началом всех его бед и гибельной огласки стала случайность, вышедшая из под моей руки. На человека, который помешал славному роду возить гибельную химию по реке, разозлился друг. А у меня вместо него образовалась первая пустота в этом городе.
Чуть позже исчез дед, предпочтя стать князем Юсуповым ради новой войны, денег и власти. В старости это отчего-то особенно важно — отправить за грань побольше молодых, будто выгадывая себе место в конце общей очереди.
Война гремела всего пару-тройку месяцев, долетая до моего дома отголосками слухов и мельком отмеченных газетных заголовков у людей на улицах. У меня к тому времени был уже свой телеканал и свои газеты, которые возглавил Долгорукий Игорь, мой друг. Если остальные каналы смаковали чужое горе, изображая участие из теплых кабинетов и дорогих костюмов, то мы предпочли дать детям — детские мультфильмы после школы, а взрослым после работы — кино для расслабления, а не топливо для переживаний. В наших новостях были достижения и радость. Даже неизбежно касаясь войны — речь шла о спасенных и их светлом будущем, которое телеканал обещал устроить. Потому что эта война, как и все предыдущие, не зависела от обычных людей ни на сколько, и мы решили не множить печали. Расчет обернулся расширением аудитории и ростом прибыли — на которую можно было делать новые добрые дела.
Через месяц уехала бабушка. Вера Андреевна Прибрежная, внезапно и по неведомому волшебству оказавшаяся княгиней Борецкой Лидией Андреевной, держалась этот месяц из упрямства и нежелания подчиниться воле деда. Тот требовал от нее покинуть наш дом сразу же, из вредности ли или ввиду приготовлений по возвращению княжеского титула последней из рода Борецких. Точно не могу сказать — этот момент слегка потерялся на фоне общей грусти и предчувствия расставания навсегда, пусть даже и были сказаны разные слова о скором возвращении и даны самые искренние в том заверения. Но каждое из них непременно завершалось «если смогу» и «постараюсь». Верный признак того, что обещанию не суждено сбыться.
Если бы бабушка оставалась обычным учителем на пенсии, по неведомой причине очнувшейся без памяти на берегу речки возле деревеньки «Заречное» восемнадцать лет назад, то все еще была бы с нами, наверняка отогнав холод пустоты и одиночества волнительными ароматами выпечки, а грустные мысли — умным советом. Но с нее новой-старой этого требовать было неправильно. Ведь «последняя из рода» — это в первую очередь долг и путь длиной в целую жизнь, чтобы найти других членов своей семьи. Говорят, погибли все — но ведь она жива? И может ли она задерживаться у нас, если где-то ждет ее помощи родной человек?
Мы отпускали ее с грустью, а Федор и сестры — со слезами. Даже Брунгильда жалобно ластилась к руке, то и дело прятала по дому ее ботинок. Но отпустить было нужно — и это понимали все.
Бабушка же ощущала вместе с грустью — вину, и отчего-то передо мной одним. Говорят, аристократы не могут просто так дать обещание, а затем его нарушить. А ведь она обещала стать мне бабушкой — пусть и под другим именем и с иной памятью. Чтобы сгладить этот момент, мне было предложено взять виру и вернуть обещание назад. Я бы и так вернул, на самом деле. Но не воспользоваться моментом и не полюбопытствовать у хозяйки Борецких земель о том, что скрывается за оградой с черепами, на которую мы наткнулись в ходе турнира… Я спросил. Меня попросили заменить виру, пусть та и будет в два раза больше. Пожав плечами, ответил честно — ничего страшного, узнаю сам, и уже приготовился к новому вопросу… Только тогда мне ответили. Окинули внимательным взглядом, увели в мою комнату и, плотно заперев дверь, тихим голосом начали долгий и подробный рассказ, заставляя запоминать, выписывать на листок и сжигать цифры, бессмысленные строки, координаты и десятки имен. Тайна длиной в шесть часов, которой обязали не пользоваться, пока не придет крайняя необходимость. Но, одновременно — тайна, в которой не было солидной части, без которой быть ей просто легендой, будоражащей фантазию и тщательно оберегаемой всего двумя людьми во всем мире, считая меня теперь. Но бабушка, как я видел, полагала ее бесполезной, сказочно-красивой, оттого допустимой, чтобы ею поделиться. Все-таки, это гордость целого клана и рода. То, что должны были знать ее внуки, переполняясь радостью от сопричастности к общему и великому. А я, вроде как, на пару дней — и есть ее внук…
После девятого класса исчезла Светлана, столь же стремительно, как появилась в восьмом. Успехи в танцах потребовали профильного образования, а последовавшие за ним гастроли более никогда не посещали наше княжество, крайне редко оказываясь даже в столице, предпочитая радовать публику других стран. Наверное, там у нее появился иной телефон, с другим номером. Старый более не отвечал. В память осталась тетрадка «правил», исполнять которые я обязался. Хотя обещания прямого не было, просто некая смесь осознания правильности рекомендаций, вреда собственных действий им вопреки, уважения к той, что готова была пожертвовать жизнью ради меня… И тихая надежда, что исполняя эти правила, Светлана вновь появится в моей жизни. Мог бы разыскать ее сам, но правило «не искать» — было тоже…
