В этом дыму и пламени метался папа, бессмысленно махал руками и что-то нечленораздельно выкрикивал. Что-то вроде: «Кыш! Кыш!»

Он вдруг выскочил в коридорчик, весь закопчённый, в прожжённой и грязной бывшей голубой пижаме, захлопнул за собой дверь в ванную и сообщил Митьке шёпотом:

— Горим!

Потом увидел его перепуганное лицо и утешил.

— Это ничего, ничего! — говорит. — Главное, мамы дома нет! Это здорово, что её нет! Сейчас всё само прогорит, ты не бойся! — И вдруг нервно захихикал: — Нет, ты гляди — горим! Цирк какой-то. Можно сказать, полыхаем!

В это время раздался сильный взрыв и стало понятно, что от жара лопнула вторая бутылка ацетона.

Дверь начала трещать и коробиться. А из вентиляционного окошечка с металлическим жалюзи вылезли острые языки пламени и стали вкрадчиво лизать обои, а один, самый нахальный, умудрился лизнуть папино ухо.

Папа с воплем отскочил, дверь распахнулась, и вот тут Митьке стало по-настоящему страшно, просто сердце захолонуло.

В ванной был ад кромешный. Гудящий жарким пламенем, изрыгающий густые клубы дыма ад.

— Я вызываю пожарных, — дрожащим голосом говорит Митька и хватает телефонную трубку.

— Вызывай! — кричит папа.

Митька набрал ноль-один.

— Не вызывай! — бросается к нему папа и нажимает на рычаг.

— Сгорим ведь, — кричит Митька.

— Тогда вызывай!

Набрал ноль-один.

— Стой! Не вызывай! — Папа снова стучит по рычагу.

— Но почему?! Почему?! — кричит Митька во всю глотку и видит, что папино ухо стало похоже на оладью — на ухе волдырь.

— Стыдно… — тихо признаётся папа, — может, оно само… как-нибудь прогорит…

И тут Митька почувствовал себя очень взрослым и очень решительным.

— Стыдно ему! Небось дом поджигать не стыдно, — ехидно говорит он. — Хватит! Вызываю пожарную команду!

И он набрал ноль-один.

— Пожар! — пугает он собеседника каким-то писклявым, не своим голосом. — Горим! Просто ужас какой-то!

— Не выдумывай! — лениво отвечает трубка и даёт отбой.

Секунду Митька ошалело глядел прямо перед собой, потом вновь, срывая ноготь от нетерпения, набрал ноль-один.

— Безобразие! — вопит. — У нас пожар! Мы горим, а вы…

— Перестань хулиганить, девочка, — строго говорит трубка. — Это тебе не шутки!

Девочка! Митька просто дар речи потерял от негодования.

Тут за дело взялся папа.

— Вы нас, конечно, извините за беспокойство, — говорит он интеллигентным голосом, — но мы и вправду, в некотором роде, э… горим!

Митька уже не видел папу. Он даже собственной руки не видел — такой дым. У него слёзы катились градом. И он решил действовать сам, потому что неторопливость пожарного дежурного его насторожила.

Он распахнул окно и двери.

Ведро в доме было одно — мусорное. Он схватил его, высыпал мусор прямо на пол. Но ведро не поместилось между кухонным краном и раковиной. И тогда Митька бросился через лестничную площадку к соседям.

На его суматошный звонок дверь открыла соседка.

Он оттолкнул её, удивлённую, бормотнул извинения и бросился к ванной комнате.

В ванной весь в мыльной пене сидел сосед Макар Гаврилович — у него был банный день.

Митька зачем-то щёлкнул каблуками и сообщил:

— Горим!

И зачерпнул мусорным ведром воду из ванны.

У соседа изумлённо вытаращились глаза, он поджал ноги и испуганно прошептал:

— Ты чё?! — шепчет. — Ты чё?! Ошалел?!

Митька увидел мельком своё отражение в зеркале — вид его был ужасен. Впечатление такое, будто им чистили дымовую трубу. Но до вида ли тут было! Митька вбежал к себе в квартиру, с размаху выплеснул воду в огонь и дым.

И так раз десять — от соседей к себе, пока в ванне не кончилась вода.

Всякий раз, прежде чем зачерпнуть, Митька, совершенно непонятно почему, щёлкал каблуками, как какой-нибудь гусар или даже кавалергард, и извинялся перед Макаром Гаврилычем.

А тот сидел, поджав ноги, и стыдливо прикрывался мочалкой.

И пожар погас.

Остался только дым и ещё пар.

— Говорил тебе — не вызывай, — говорит тут назидательно папа. — Ну что мы пожарным скажем? Только зря людей побеспокоили! Беги вот теперь встречай. Скажи — всё в порядке, пускай едут обратно.

Митька побежал на улицу. Тут к нему бросились Нина Королёва и Мишка Хитров.

— Ой, Митька! — говорит Нина. — Это у вас пожар?

— У нас! — гордо отвечает Митька.

— Какой же ты страшный! Всё сгорело?

— Нет. Погасили, — отвечает Митька.

— Эх ты, — кричит Мишка и чуть не плачет от зависти, — а ещё друг называется! Не мог позвать!

— Да некогда, понимаешь, было, — оправдывается Митька.

— Некогда! Эх ты, Митька. Дожидайся теперь следующего пожара! Не думаешь ты о друзьях, тебе бы только самому удовольствие получить, — ворчит Мишка.

Но тут во дворе появилась пожарная машина. Две машины. С воем могучих сирен.

— Всё! Уже всё! Погасили! Поезжайте обратно, я сам погасил, — радостно кричит Митька и машет руками.

На него — ноль внимания.

Все пожарные в зелёных касках, а командир в никелированной. Он отстранил Митьку могучей рукой и стал отдавать короткие приказания.

Мгновенно развернулся серый шланг, набух второй.

Из машины, как живая, вылетела серебристая лестница, к восторгу зевак, пожарные полезли в Митькино окно.

Туда же направили тугую струю воды. Раздался звон бьющихся стёкол.

— Стойте! — орёт Митька. — Перестаньте.

Он схватил наконечник брандспойта и рванул его из рук пожарного.

Струя ударила по толпе зевак, несколько человек повалились, как кегли, остальные с воплями разбежались.

— Стоп! — приказывает блестящая каска. — Кто таков?

— Хозяин, собачий сын! — кричит какой-то мокрый как мышь старичок. — Сперва пожары зажигають, после по людям водой холодной! Безобразие!

— Почему мешаете работать? — строго спрашивает командир.

— Да ведь не горит уже! Погасили! — кричит Митька плачущим голосом. — Там дым один остался, а вы туда водой!

— Поглядим! Ведите!

И Митька повёл его к себе домой. Двое пожарных, влезших в окно, деловито растаптывали полуобгоревшие стулья, которые были подвешены к водопроводному стояку.

Меж ними метался мокрый, закопчённый, оборванный папа и смущённо извинялся.

Командир в блестящей каске тщательно осмотрел ванную, велел выбросить тлеющую посудную полку.

Потом насмешливым, протяжным взглядом посмотрел на папу, на Митьку и усмехнулся.

— Мда-а! — говорит. — Погорельцы! Хороши! Штрафануть бы вас рубликов на пятьдесят для острастки.

Папа согласно закивал головой, начал хлопать себя по воображаемым карманам, но пожарный жестом остановил его.

— Ладно, — говорит, — на первый раз прощается. До свидания… коллеги!

И он ушёл.

А папа подошёл к Митьке, обнял его за плечи и усадил на диван.

— А всё-таки мы молодцы, — говорит, — не растерялись. Особенно ты не растерялся. Знаешь, я начинаю думать, что из тебя, может быть, даже что-нибудь и получится в будущем. Что-нибудь такое приличное. Возможно даже, человек.