— А он потом не скребся в дверь?

— Не слышала…

Эмиль уже спустил с кровати ноги.

— Хочешь, я схожу поищу его?

— Нет, лучше я сам.

— Ты собираешься выйти на улицу? У тебя же температура!

Буэну почудилась в голосе жены какая-то фальшивая нота. До сих пор он считал, что Маргарита многое усложняет, что у нее масса навязчивых идей, порой глупых, но ему и в голову не приходило, что она может быть злой.

Злоба жены была направлена на кота, только на кота. Стоило ему коснуться ее, и она с криком отскакивала в сторону. Буэн был убежден, что она ломает комедию. С первых же дней их супружеской жизни она внушала, что он должен избавиться от кота — отдать, скажем, кому-нибудь из приятелей.

— Я всю жизнь боялась кошек. Может быть, я смогла бы привыкнуть к собаке. Папа, когда я была маленькая, держал собаку, так она всюду ходила за мной, всегда готова была защитить. А кошки — предатели. Никогда не знаешь, что у них на уме.

— Ну, Жозеф не такой.

Кота, которого Буэн подобрал на улице, он назвал Жозефом.

Маргарита возмущалась:

— Не понимаю, как можно называть животное именем святого!

— Крестить его заново уже поздно.

— Как ты мог произнести это слово! Разве животных крестят?

— А почему бы нет?

Это была их первая ссора. Потом были и другие, и все из-за Жозефа, который слушал так, словно понимал, что является причиной перепалки.

— Он же беспородный…

— Я тоже.

Ну, Буэн сказал так, чтобы “завести” ее. Это было в его характере и привычках. На стройке, например, все поддразнивали друг друга и переругивались, что не мешало им после гудка идти вместе в бистро. С Анжелой он тоже не стеснялся в выражениях, а порой так и перехватывал:

— Иди-ка сюда, ослиная башка!

— Чего это ты зовешь меня ослиной башкой?

— Потому что ты как все женщины. Глядя на тебя, можно подумать, что ты в лепешку расшибешься, лишь бы мне угодить, что для тебя главное — я. На самом-то деле ты, как осел, делаешь все по-своему.

— Вот уж не правда. Я всегда тебя слушаюсь.

— В определенном смысле — да. Когда тебе чего-нибудь хочется, ты убеждаешь меня, что этого хочу я. Да-да, милая моя. Я же тебя знаю как облупленную. Ты такая же потаскуха, как все.

— И тебе не стыдно?

— Ни капельки.

Кончалось это тем, что они начинали смеяться или, чаще всего, падали на кровать.

С Маргаритой все было по-другому. Не могло быть и речи насчет того, чтобы упасть с нею на кровать или сказать ей грубое слово. Услышав ругань, она вздрагивала и замыкалась в осуждающем молчании. Тогда еще она каждое утро ходила причащаться, а бывало, и в конце дня на миг преклоняла колени в полутемной церкви рядом с исповедальней.

— Что, помолиться зашла?

— Я молилась за тебя, Эмиль.

Нет, он не сердился на нее. Это она была вправе сердиться, оттого что вышла за него замуж, а он отнюдь не тот человек, который может сделать ее счастливой.

Как вообще эта мысль могла прийти ему в голову? Впоследствии он часто задумывался над этим. Кто, собственно, сделал первый шаг — он или она? Буэн жил тогда в доме напротив, на месте которого сейчас возвышается подъемный кран. Снимал комнату на втором этаже у молодой пары, для которой дом был чересчур велик, а квартирная плата чересчур высока.

По той же, пожалуй, причине он переехал с Шарантонской набережной. В квартире, которую он делил с женой, Буэн чувствовал себя потерянным. Ел он, по большей части, в ресторанах. Ему вполне хватало большой комнаты и ванной. Кресло свое он поставил у окна, где было слышно, как журчит вода в фонтане. Вечером, если оставался дома, смотрел телевизор.

Он завел приятелей в кафе на площади Данфер-Рошро и ходил туда играть в карты. Что же касается женщин, то у него была Нелли, хотя это и представляло определенные неудобства. Он, в общем-то не придавал сексу большого значения. Достаточно того, что Нелли избавляет его от мысли о таких вещах.

Утром Буэн видел, как из дома напротив выходит за покупками дама невысокого роста. Она казалась ему очень изящной, похожей на тех женщин, чьи портреты печатались в старинных календарях, и улыбка у нее была такая же добрая и отрешенная, как у них. Ему было известно только, что она — владелица домов на другой стороне тупика. Но даже если бы он знал ее фамилию, то все равно не связал бы ее с галетами Дуаза, которые ел в детстве.

И вот теперь они возвращались: она — под зонтиком и с сеткой, которой иногда задевала прохожих, он — не выпуская изо рта сигары, и лицо у него было все в капельках измороси. Сейчас они придут и окажутся в четырех стенах, каждый со своими мыслями, каждый со своими свертками, и будут дожидаться, когда настанет время готовить обед.

На площади Сен-Жак Буэн остановился, пропустил Маргариту вперед и зашел в бар выпить стаканчик красного. За стойкой стояла хозяйка, такая же старая, как Маргарита, с неряшливой накладкой на затылке и с большой дряблой грудью, свисающей на толстый живот.

— Похоже, снег собирается, — приглядываясь к туману, заметила она.