Едет Шоша на вороном коне…
Вспоминает тот миг, когда, укрывшись в земле, услышал голоса и шаги. Они приблизились к поленнице, под которой он был спрятан. Галдели. Ему казалось, что он слышит собак, а не людей. С ними и правда были собаки. Слышался лай, тявканье, рычание, скулеж, но издалека. К счастью, лай удалялся, собаки прошли стороной, а он затаился под землей, держа револьвер у виска.
Там, наверху, гадали:
— Бьюсь об заклад, Желько, под дровами кто-то прячется!
— Дурень ты, Степан! Нет тут ничего…
— Есть. Надпись тут подозрительная. Смотри, что написано. «Дрова Независимого государства Хорватии». Кто это написал? И зачем?
— Чтоб замести след?
— Ясное дело. Раскидаем?
— Да на Козаре полно таких поленниц. Если мы их все начнем раскидывать да перекладывать, для этого десять дивизий понадобится.
— А я все-таки попробую…
Он слушал, как тот, наверху, разбирает поленья, бросает их и они тупо ударяются одно о другое. Ему мерещилось, будто поленья бьют его по голове, по темени. Он держал револьвер у виска и ждал, когда над ним блеснет свет — знак того, что он обнаружен и надо кончать.
Но света все не было.
— Ребята, чего застряли? Приказ слышали?
— Степан, пошли! Нету тут ничего…
— Не знал я, Желько, что ты такой трус.
— Не валяй дурака, Степан! Ты что же, думаешь, тот, что под дровами, если он там есть, будет ждать сложа руки? Швырнет нам гранату под нос, а в этом добра мало. Пускай его другие ловят…
— Трус ты, Желько, ну, точно тебя зайчиха на свет произвела.
— Засранцы, чего вы там лясы точите? Марш!
Они ушли, а он ждал. В темноте, как в могиле. Часть проходила мимо. Слышались голоса, шум, оклики, конское ржание и лай собак, но далеко; они уходили все дальше на север, в лес.
Потом все стихло. В земле и над ним, в горах, осталась только тишина. Под поленницей, которая чуть не выдала его, осталось одиночество и глухое безмолвие.
Что это за надпись они оставили на поленнице, почему не сказали ему об этом? Кого осенила эта идея? Чоче, или Скендера, или кого другого? Подшутить, видно, хотели, а ему эти шуточки едва не стоили головы.
Надо было ждать в яме. Он ждал, ждал, ждал.
Казалось, никогда он не выйдет отсюда, заснет и задохнется без воздуха, во мраке, под слоем земли.
И все же он вышел.
Товарищи явились, раскидали дрова, открыли дверцу, в которую хлынуло, ослепив его, солнце. От радости он заплакал. Они двинулись горными тропами к Витловской, на сборный пункт.
Целыми днями они брели, то переваливая через холмы и горные отроги, то спускаясь к реке, по оврагам, заросшим ежевикой и земляникой; питались черемшой и кислицей, сдирали кору с молодых побегов и соскребали с нее сочную мезгу. Со всех сторон обдавало смрадом, томила пустынность девственного леса, но они шли и шли, встречая порой отчаявшихся одиночек без оружия, которые присоединялись к ним и вместе продолжали путь на Витловскую — поросшую лесом вершину, где оставались запасы зерна, зарытого в землю. Об этих запасах знали только несколько человек, в том числе Шоша.
Войско собиралось на Витловской, на холме под соснами, строило хижины и шалаши, ставило оградки вокруг могил, сооружало на маленьком кладбище на полянке пирамиды с именами погибших. Отыскивали в лесу мертвых и хоронили их.
Однажды утром нашли два трупа под деревом на краю оврага. Их опознали и схоронили, а на коре вырезали два имени: Эмира и Райко. Первый батальон. Непонятно было, почему Эмира и Райко оказались вместе под деревом, почти обнявшиеся и мертвые. Застали ли их враги во время сна, обессиленных и изнуренных, в полусознании? А может, в них случайно попала пулеметная очередь или осколки гранаты прочесывавших лес карателей? А может, они, Эмира и Райко в свой последний час сами решили покончить с собой, не в состоянии двигаться дальше? Эмира и Райко вместе и в смерти — два имени на коре вековой сосны…
Насыпали над ними холмик и пошли дальше.
Собирая вокруг себя все новых людей, повстречали и группу партизан из числа тех, кто прорвался на Козару из-за шоссе, в районе Босанского Нового. Они рассказали, что всего их около пятисот человек, лагерь расположен в лесу у реки Млечаницы, с ними Жарко, командир батальона; они расстреляли одного немецкого майора, который в свой смертный час помянул имя девушки Матильды из Загреба (пришедшей на Козару якобы затем, чтобы отыскать Ивана-комиссара, но, поскольку немец перед гибелью проговорил ее имя, они заподозрили, что Матильда — подосланная усташами шпионка и историю с Иваном придумала для того, чтобы их обмануть). Решили Матильду расстрелять. Но Лепосава, балаболка, не удержалась, проболталась Матильде о том, что ее ждет, если она не скроется. В ту же ночь, оплакав Ивана, Матильда бесследно исчезла. Может, она бы и не удрала, если бы не узнала, что Иван погиб.
Подходили люди и рассказывали, что им удалось спастись: одни отсиделись в ямах или пещерах, другие на деревьях, в ветвях, третьи в зарослях терновника и ежевики, четвертые в воде, выставив наружу один нос; некоторые добирались до самой Савы, прятались в камышах, зарывались в ил; были и такие, что, переплыв Уну, скрывались на территории Хорватии, в банийских лесах, слушая грохот канонады вокруг Козары и с болью думая о том, как усташские орды расправляются с беззащитным народом…
Петар Тыква спасся самым невероятным образом. Окруженный со всех сторон, не зная, куда деться и не имея уже никакой охоты продолжать метания по лесу, он забрался в кучу палого листа. Неприятельское войско шло мимо него, может быть, шагах в пяти. Он слышал, как невдалеке кто-то распоряжается: «Откатывать бревна… Осматривать деревья… Обыскивать пещеры… Обшаривать дупла… Недоступные места забрасывать гранатами». Он было обрадовался, решив, что кучи листьев они оставляют без внимания и пройдут мимо, не обнаружив его. Однако офицер в конце концов вспомнил и об этом. «Ворошить листья», — сказал он, и Петар перестал дышать. Он лежал навзничь, прижав винтовку к правому боку. Был уверен, что погиб. Когда солдат сгреб с него листья, у него язык отнялся. «Вставай», — сказал солдат, а Петару казалось, что все это он видит во сне. «Вставай», — солдат нагнулся, схватил его за куртку и поднял. Петар только рот раскрыл и дрожал. Он не мог стоять, точно тяжелораненый. «Откуда у тебя это?» — спросил солдат, снимая с Петаровой руки часы. «Начальник! Часы — чтобы в атаку ходить. Глянь, глянь: а часы-то ведь немецкие!» Взял их и надел на свою руку, а потом нашел авторучку. «И это, наверно, у кого-нибудь из наших, кто в плен попал, отнял. Писать-то умеешь? На что она тебе?» Взял и авторучку. Потом вытащил из Петарова бумажника бритву (остальные солдаты смотрели на них). «Взял бы я и бритву, — сказал солдат, — да она тебе самому потребуется. Перед явкой на сборный пункт надо будет побриться — вы ведь не ходите с бородой, как четники». Петар слушал и смотрел, не веря ни глазам, ни ушам. Стоял, не говоря ни слова, окаменелый, как статуя. «Ложись и не двигайся, — сказал солдат. — Я тебя покрою листьями. Вставать не смей — с минуты на минуту тут будут усташи. Если заметят тебя — каюк». Петар лег, уверенный, что пришел конец и сейчас его убьют (при нем же винтовка, которую солдат наверняка заметил). Солдат накрыл его листьями, а винтовку не тронул. Петар ждал выстрела, но солдат не стрелял. Ушел, напевая себе под нос… Потом появилась другая часть (вероятно, усташи). Послышались голоса, восклицания и ругательства, звон котла и конский топот. Кто-то пел:
Петар сжался в комочек и замер. Часть прошла, но он не шевелился весь день, до темноты; а потом встал и пошел разыскивать своих, размышляя о странном солдате, спасшем ему жизнь. Кто этот человек? Домобран? Может быть, побывал в плену у партизан, где с ним обошлись по-доброму, и он теперь платит тем же? А может, у него брат в партизанах? — терялся в догадках Петар, пока не набрел на Шошу.
