Если ты принимаешь низшее в себе, страдание неизбежно, ведь ты делаешь основное и отстраиваешь то, что лежит в руинах. Есть много могил и трупов в них, злой смрад гниения.[145] Как Христос муками освящения покорил плоть, так Бог этого времени мукой освящения покорит дух. Как Христос мучал плоть духом, так Бог этого времени будет мучать дух плотью. Ибо наш дух стал дерзкой шлюхой, рабом слов, созданных человеком, а вовсе не самим божественным словом.[146]

Низшее в тебе — источник милости. Мы принимаем эту болезнь на себя, неспособность найти мир, низость и презренность, чтобы Бог смог исцелиться и в сиянии вознестись, очищенный от тления смерти и праха преисподней. Презренный узник вознесется к спасению сияющим и совершенно исцеленным.[147]

Есть ли страдание слишком большое, чтобы его можно было вынести ради нашего Бога? Ты видишь только одно и не замечаешь другого. Но где есть одно, есть и другое, и это низшее в тебе. Но низшее в тебе — это также глаз зла, что направлен на тебя и смотрит холодно, засасывая твой свет в темную бездну. Благослови руку, что удерживает тебя здесь, мельчайшую человечность, нижайшую живую вещь. Очень немногие предпочтут смерть. Поскольку Христос наложил на человечество кровавое жертвоприношение, обновленный Бог тоже не обойдется без кровопролития.

Отчего же одеяние твое красно, и ризы у тебя, как у топтавшего в точиле? Я топтал точило один, и никого не было со мною; и я топтал себя в гневе моем и попирал себя в ярости моей. Кровь моя брызгала на ризы мои, и я запятнал все одеяние свое. Ибо день мщения в сердце моем, и год моего искупления настал. Я смотрел, и не было помощника; дивился, что не было поддерживающего: но помогла мне мышца моя, и ярость моя — она поддерживала меня. И попрал я себя в гневе моем, и опьянился от ярости, и пролил на землю кровь свою.[148] Ибо принял я злодеяния свои на себя, чтобы Бог мог исцелиться.

Как Христос сказал, что не мир он пришел принести, но меч,[149] так и тот, в ком Христос становится совершен, не принесет себе мир, но меч. Он восстанет против себя, и одно обратится в нем против другого. Он также возненавидит то, что любит больше всего. Он будет подвергнут в себе избиению, осмеянию и отправлен на муку распятия, и никто не поможет и не облегчит мучения.

Как Христос был распят меж двух разбойников, низшее лежит по обе стороны нашего пути. И как один разбойник отправился в Ад, а другой вознесся на Небеса, низшее в нас разделится на две половины в наш судный день. Одно будет обречено на проклятие и смерть, другое вознесется.[150] Но много времени пройдет, пока ты увидишь, что обречено на смерть, а чему предназначено жить, ибо низшее в тебе все еще не разделено и пребывает едино, в глубоком сне.

Если я принимаю низшее во мне, я сажаю зерно в почву Ада. Это зерно неразличимо мало, но древо моей жизни растет из него и соединяет то, что Внизу с тем, что Вверху. На обоих концах огонь и пылающие уголья. Верх веет огнем, как и Низ. Меж невыносимых огней прорастает твоя жизнь. Ты повешен меж двух полюсов. Неизмеримо пугающим движением натянутая подвеска качается вверх и вниз.[151]

Потому мы боимся наше низшее, ибо то, чем человек не обладает, навеки едино с хаосом и совокупно с его загадочными приливами и отливами. По мере того, как я принимаю низшее во мне — а именно то красное раскаленное солнце глубин — и, таким образом, становлюсь жертвой путаницы хаоса, высшее сияющее солнце тоже поднимается. Потому тот, кто стремится к высшему, находит глубочайшее.

Чтобы избавить людей своего времени от повешения, Христос в сущности принял эту муку на себя и учил их: «Будьте хитры, как змеи и простодушны, как голуби».[152] Ибо хитрость даст совет против хаоса, а простодушие скроет его ужасный аспект. Так человек может выйти на безопасный срединный путь, ограниченный и сверху, и снизу.

Но мертвецы Вверху и Внизу возвышаются, и их требования становятся все громче. И благородные, и бесчестные восстают вновь и, неосторожные, нарушают закон примирения. Они распахивают двери и вверх, и вниз. Они увлекают за собой многих к высшему или низшему безумию, так сея смятение и уготовляя путь тому, что грядет.

Но тот, кто идет к одному и это же время не идет к другому, принимая то, что предстает перед ним, попросту учит и живет одним и обращает его в реальность. Ибо он будет его жертвой. Если вы идете к одному и потому считаете иное, приближающееся, врагом, вы будете бороться с иным. Вы будете это делать, потому что не смогли распознать, что иное тоже в вас. Напротив, вы считаете, что иное каким-то образом приходит снаружи и думаете, что усмотрели его во взглядах и действиях ближнего, которые противоречат вашим. Так вы сражаетесь с другим и совершенно ослеплены.

Но тот, кто принимает приближающееся к нему, потому что оно тоже в нем, больше не спорит и не пререкается, но смотрит в себя и хранит молчание. / [Image 113][153] /

Он видит древо жизни, корни которого достигают Ада, а макушка касается Небес. Он также больше не знает различий:[154] кто прав? Что свято? Что высшее? Что доброе? Что верно? Он знает только одно различие: различие между низом и верхом. Ибо он видит, что древо жизни растет снизу вверх, и макушка его вверху, ясно отличающаяся от корней. Для него это неоспоримо. Потому он знает путь к спасению.

Отучиться от всех различений, которые касаются направления — часть твоего спасения. Так ты освобождаешь себя от древнего проклятия знания добра и зла. Из-за того, что ты отделял добро от зла в соответствии со своими оценками, жаждал только добра и отвергал зло, которое все равно совершал и не принял, корни твои больше не вскормлены темным питанием глубин, и древо твое стало больным и вянущим.

Потому древние сказали, что после того, как Адам сьел яблоко, райское древо засохло.[155] Жизни твоей нужно темное. Но если ты знаешь, что это зло, ты больше не можешь его принять, испытываешь страдания и не знаешь, почему. И не можешь принять его как зло, ведь иначе добро отвергнет тебя. И не можешь отвергнуть, потому что знаешь добро и зло. Из-за этого знание добра и зла было неодолимым проклятием.

Но если ты вернешься к изначальному хаосу и признаешь то, что вешает растянутым меж двух полюсов огня, ты заметишь, что больше не разделяешь добро и зло окончательно, ни через чувство, ни через знание, но различаешь лишь направление роста снизу вверх. Так ты забываешь различие меж добром и злом, и больше не знаешь, пока твое древо растет снизу вверх. Но как только рост прекращается, то, что было едино в росте, распадается и ты снова различаешь добро и зло.

Ты никогда не сможешь отбросить знание добра и зла, предав свое добро, чтобы жить злом. Ибо как только ты разделяешь добро и зло, ты различаешь их. Они едины только в росте. Но ты растешь, если замер в величайшем сомнении, и потому непреклонность в величайшем сомнении — подлинный цветок жизни.

Тот, кто не выносит сомнения, не выносит самого себя. Такой сомнителен; он не растет и потому не живет. Сомнение — признак сильнейших и слабейших. Сильные имеют сомнение, но сомнение владеет слабыми. Потому слабейшие близки сильнейшим, и если он может сказать сомнению: «Я владею тобой», тогда он сильнейший.[156] Но никто не может сказать «да» своему сомнению, не предавшись распахнутому хаосу. Потому так много среди нас тех, кто может говорить о чем угодно, обращая внимание на то, чем они живут. То, что говорится, может быть слишком много или слишком мало. Так исследуй его жизнь.