Анна Карловна вздрогнула.

— Где же видите вы, Иван Петрович, душевную болезнь во мне?

— Ну, по крайней мере нравственное неудовольствие, маразм мысли, хронический застой… я с намерением говорил вычурно и неудобопонятно; все это может повести, довершил я, к неправильному кровообращению и уменьшению деятельности сердца.

Анна Карловна схватила меня за руку и почти вскрикнула.

— Так видно, очень заметно, что у меня количество крови уменьшается?

— Полноте, Анна Карловна, успокойтесь, вы девица умная, просвещенная… кровь не уменьшается, а изменяется. Но на все есть средства, согласитесь только лечиться без сопротивления и капризов….

— Хорошо, сказала она, я на все согласна. Только я прежде вас еще знала, что количество крови у меня уменьшается, прибавила она с каким-то таинственным видом; так и должно было быть, но, пожалуйста, не пугайте матушку!

В тот же день я подвергнул пациентку сильному действию электромагнитного аппарата, и признаюсь, что первоначальный эффект чрезвычайно меня порадовал; потому что на висках и шее жилки обозначились, губы слегка зарумянились, пульс поднялся и кожа несколько оживилась. Но увы! реакция не упрочилась и силы больной стали видимо упадать.

Однако ж, несмотря на крайний упадок сил, ее невозможно было удержать в постели и на ночь она часто меняла комнаты: то спала в гостиной, то в столовой, то в спальне матери. Опыт мой не удался, это было очевидно, но я прибегал к другим средствам и еще не унывал совершенно. Старания мои и неутомимые попечения доставили мне доверие и можно сказать дружеское расположение несчастной девушки; она меня с трудом от себя отпускала, и я нередко сиживал возле нее до поздней ночи и даже большую часть ночи.

Однажды, тому назад не с большим неделя… тут Иван Петрович вдруг поспешно встал и разом зажег 6 или 7 свечей, вдобавок к прежде горевшим двум. «Тьфу ты пропасть! что за темнота», проговорил он не без некоторого смущения.

Прищурившись от внезапного и неожиданного освещения, я не без удивления, обратил испытующий взор на Ивана Петровича.

— Смейтесь, сказал он, заметив направление моих глаз — а мне, право, тогда было не до смеху!

— Да что ж такое, наконец? спросил я с некоторым нетерпением.

— А вот что! что разговор наш с барышнею — дошел до чертей.

Я решительно расхохотался.

— В том-то и дело, что не смешно, ей-ей, не смешно, возразил Иван Петрович, принимая прежнее наполеоновское положение на стуле.

Время подходило к полночи. — Карл Карлович был где-то по службе в отлучке, Авдотья Федотовна пошла отдохнуть в свою комнату, старая няня дремала на диване за ширмами, так что мы были решительно вдвоем, глаз на глаз, что называется, с Анною Карловною, которая, бедняжка, уже не в силах была вставать с постели. — Комната находилась в полумраке, однако ж мраморная, мертво-бледная голова больной резко обозначалась на подушке, отделяясь от темного фона шелковых занавесок. — Я сидел возле постели, лицом к больной, и по временам щупал пульс, слабо перемежающийся и более и более упадающий. — Вдруг Анна Карловна тихо пожала мне руку, как бы желая обратить особенное мое внимание и проговорила слабым, но внятным голосом:

— Иван Петрович, мне совестно перед вами!

Я покачал головой в знак упрека.

— Нет, вы не так понимаете меня! — Мне совестно, что я не предупредила вас, не открыла вам правды; вы не потеряли бы столько дней на напрасное лечение.

— Полноте, Анна Карловна, побойтесь Бога! какая тут потеря времени…

Но она сделала мне знак рукой, показывая, чтобы я замолчал.

— Вам известно, что я невеста? спросила она.

— То есть я слышал мельком, что вы были невестою, отвечал я уклончиво, не желая растравлять тягостных ее воспоминаний.

— Нет! не была, а есть — и до сих пор невеста. — Матушка уверяет, что жених мой убит, и папа тоже говорит; но они ошибаются — это неправда.

Принимая слова эти за бред, я стал успокаивать больную:

— Успокойтесь, Анна Карловна — что ж делать! Божья воля.

— Неправда, неправда, продолжала она, не слушая моих увещаний: — жених мой еще в плену у Англичан…

Тут я прервал ее речь, заставил немного успокоиться, дал ей выпить глоток, другой питья; — и желая разрушить до основания нелепую мысль, я сказал ей довольно круто:

— Вот видите, Анна Карловна, что мысль эта не что иное, как бред с вашей стороны. Союзники давно очистили Крым, и все пленные давно благополучно вернулись восвояси.

— Но жених мой в плену у Англичан, оставшихся в Крыму…

— Полноте, Анна Карловна — полноте бредить — вам говорят что все оставили Крым.

— Нет, не все, — упорно настаивала больная, — остались на кладбищах. — Жених мой в плену у покойников!

Слова эти поразили меня, как обухом по голове: они уже обозначали не простой бред, а умственное помешательство, потому что, несмотря на явную нелепость, заключали однако ж в себе некоторую последовательность. — Открытие это произвело на меня весьма тягостное впечатление, но я тотчас переменил с больною образ обхождения и не стал беспрестанно ей противоречить.

— Так, следовательно, он в Крыму? — спросил я, как бы с участием.

— Да… но по ночам здесь бывает… сказала больная таинственным, гробовым голосом, — и вот доказательство его присутствия!! При этих словах несчастная приподняла черную бархатную ленточку, которую она постоянно носила на шее, и указала на маленькое кровавое пятнышко, весьма похожее с виду на царапину.

— И давно он вас посещает? спросил я, подделываясь под мысли больной.

— Давно… более полутора года, в первый раз в ночь с 27 по 28 Августа[25].

Нужно вам сказать, — заметил Иван Петрович, прерывая рассказ, — что ночь 27-го августа в особенности мне памятна. У меня одного перебывало под ножом до сотни нижних чинов и 6 офицеров, в том числе один по ошибке или по усердию солдат, потому что он был вовсе без головы и, следовательно, не нуждался в моей помощи.

Я весьма живо помню, что обезглавленное это тело чрезвычайно меня поразило, тем более что тут прибежал денщик убитого, узнал его по одежде, по сапогам и по обручальному кольцу и не отстал от меня, пока я не вырезал окостеневшего на обломке эфеса пальца с обручальным кольцом, под тем предлогом, что покойник дал будто бы клятвенное обещание отослать его невесте, в случае смерти. Все это быстро представилось моему воображению и у меня невольно сорвалось с языка:

— Так не поручик ли С… был ваш жених? сказал я неосторожно.

Больная вздрогнула всем телом, как-то страшно вытянулась под одеялом и закрыла глаза.

Я дал понюхать ей нашатырного спирта, натер виски уксусом — и дав немного отдохнуть, спросил:

— Что ж вы чувствуете во время посещения вашего жениха?

Больной не хотелось отвечать на этот вопрос; она долго заминалась, как будто стыдилась, однако же сказала наконец:

— Сначала я чувствую как бы озноб по всем членам, потом левая сторона начинает холодеть, точно от прикосновения холодного, ледяного тела и наконец я чувствую, что горячее жало вонзается мне в шею и сосет кровь в течении нескольких минут, до тех пор, пока я засну.

Я хотел было возразить и доказать по пунктам, что все это ни что более, как дела расстроенного воображения… Но больная вдруг задрожала, и тихо проговорила: «Тс! Приближается!!..»

Водворилось глубокое молчание! Без прибавления, можно было слышать биение и моего и ее сердца. Я взял больную за левую руку, дотронулся до ног и действительно заметил ощутительное охладение кожи.

Зрачки, уставленные на один пункт, подвергнулись сильному расширению и наконец больная закрыла глаза и произнесла весьма явственно: «Er ist da»[26]…

Тут Иван Петрович опять вскочил со стула и стал прохаживаться по комнате, повторяя:

— Глупо, сам чувствую, что глупо; все игра воображения, больше ничего; — но признаюсь, что в то время меня просто мороз по коже подирал! — И что это ей вздумалось сказать по-немецки: «Ег ist da»?