Развернувшись в сторону кровати и покинув общество стального стража, Генрих отошел от окна. День был крайне тяжелым: юношу до сих пор мучили раны и переживания. Он был измотан как морально, так и физические. Упав на кровать, он вцепился руками в мягкую белоснежную подушку, пытаясь уснуть. Кровать была во много раз мягче чем те, что Генрих встречал ранее. Это было настоящее королевское ложе, где спали люди только голубых кровей. Она была как цельный кусок ваты, повторяя каждую частичку тела своего хозяина. Как бы долго Генрих не наслаждался этими ощущениями, что-то его тревожило. Перевернувшись на бок и подняв свой взгляд на рыцарские доспехи, он начал смущаться их. Неужели они были причиной этого неостановимого ощущения? Нет. Груда железа в виде человека не смогла бы оставить столь глубокий след в сознании. Генрих не понимал, что с ним происходит. Лежа на кровати, он стал осматриваться. Совершенно пустая полутёмная комната со старинной мебелью. Взгляд юноши упал на шторы, которые подсвечивались со стороны улицы. Из-за отражающегося света они казались синими. Синие шторы были у Анны в комнате, когда ничего этого не было. «Анна, она сейчас спит одна. Если она проснётся, будет ли она напугана одиночеством?» — думал Генрих. Он уже оставил сестру совершенно одной, что сразу же привело к плачевному результату. Дальнейшие повторения этой ошибки не приведут ни к чему хорошему: девочке придётся очнуться в незнакомом месте, совсем одной. Обдумав эти мысли, Генрих поднялся с кровати и направился к выходу. Пройдя по такому же враждебному на вид коридору, юноша прошёл в детскую, где на широкой кровати сопела маленькая девочка.

Сокращая дистанцию до кровати, юноша обнаружил, что девочка неряшливо вертится во сне и слегка отбивается ногами от невидимого нападающего. Генрих сел рядом со своей сестрой и погладил её по голове, прогоняя неприятные сны. Ребёнок успокоился и стал лежать на кровати неподвижно. Поняв, что теперь они оба связаны, как никогда раньше, Генрих осторожно лёг рядом со своей сестрой. Обняв её покрепче и прижав к себе, он наконец смог спокойно уснуть. Ему было тепло, он чувствовал себя в полной безопасности, нужным и сильным.

Огромный, зелёный лабиринт с высокими стенами, поднимающимися на многие километры вверх. Его стены были сотворены из плотных перепутий веток и листьев. Местами выступали красивые красные цветы. Оказавшись в неизвестной ситуации, Генрих ощущал, что должен идти по этому странному лабиринту, чтобы искать что-то важное. Он бродил по тоннелям и сворачивал на пути, которые считал правильными, — ни разу ему ещё не удалось оказаться в тупике. Невидимая нить указывала юноше путь. Не имея возможности к ней притронуться, Генрих ощущал, что двигался в сторону чего-то страшного и скрытого. Чем ближе Генрих подходил к сокровищу лабиринта, тем более мрачной становилась обстановка вокруг: вместо голубого неба, что было над ним в самом начале пути, весь небосвод был покрыт тёмными тучами, через которые не мог пробиться солнечный свет. Несмотря на то, что солнца не было видно, лабиринт сохранял слабую освещенность, которая исходила от живых стен. Оградная травянистая масса постепенно стала походить на колючие ветви терновника, где вместо цветов висели иссохшие коконы, высвобождающие из своего нутра омерзительный запах гнили. Генрих продолжал свой нелёгкий путь, таинственное же притяжение становилось всё сильнее. В какой-то момент он пожелал повернуть обратно в более приятную обстановку, но никак не мог развернуться и остановиться.

С каждым шагом окружение становилось всё хуже и хуже. Окружающая вонь росла; из терновых стен стали появляться контуры лиц, без каких-либо отличительных черт. Имея только отверстия для глаз и рта, они сопровождали Генриха на всём оставшемся пути. Наблюдая за юношей через свои пустые глазницы, белые маски начали издавать едва различимые голоса, которые сливались в единый звук, что граничил между молодым альтом и пожилым сопрано, они твердили различные проклятия и обвинения в сторону Генриха. «Почему ты не сказал?», «Почему ты покинул нас?», «Как долго ты ещё будешь бросать нас?» Голоса не умолкали и только становились громче. За самым последним поворотом юноша увидел, что на стенах отсутствовали лица, но вместо них красовались огромные свежие дыры и свисающие, разорванные, корни. В самом конце стояло невиданное ранее ни в книгах, ни в жизни создание.

Двухметровое нечто, — наряду со сказочным монстром Франкенштейна, — состояло из множества не принадлежащих ему по природе частей. Страшная помесь из живых и неживых кусков, но сильнее всего выделялась сама форма создания: голова волка и форма тела человека — детище творца с больной фантазией, сшитое из других частей, тело чудовища местами было закрыто пришитыми пластинами дубленной кожи и кусками плотного меха, а вместо лап красовались протезы из дерева и железа, представляя собою загадочные и ужасные механизмы. Стоило существу бросить взгляд на Генриха, как юноша мог видеть ярко-красный глаз, залитый кровью от сильного гнева. Второй же зрительный орган был скрыт за гигантской опухолью, свисающей с самого лба.

Испытывая неописуемый страх перед неизвестным, Генрих всеми силами хотел остановить свой непрекращающийся марш вперёд. Он пытался упасть на спину или специально вывернуть ноги в противоположную сторону, но ничего не выходило. Ужасающая особь не проявляла видимой агрессии к гостью, а наоборот, оно было радо видеть юношу, как старого приятеля, которого разделили долгие годы. Оно подняло свои лапы-механизмы в разные стороны, повторяя добродушный жест перед объятием.

Открыв свои глаза, Генрих лежал на мягкой кровати в комнате своей сестры. Из-за страха, что он испытывал в собственном сне, ему удалось проснуться раньше Анны. Смотря через плечо сестры, он наблюдал, как сквозь шторы на окнах виднелась одна из башен замка. Само строение сильно выделялось на фоне восходящего солнца, но в помещении было ещё достаточно темно. Генрих бы и дальше лежал неподвижно на кровати с сестрой, и надеялся на её скорое пробуждение, но в один момент к нему пришла интересная мысль: разбудить сестру точно так же, как он делал дома — резко раскрыв шторы. Хоть девочке и будет неприятно, но всего лишь на мгновение, но потом она сразу почувствует ту самую домашнюю атмосферу, в которую больше никогда не сможет вернуться.

Генрих осторожно поднялся с кровати и направился к окну. Шторы свисали до самого пола и были толще пальца, они словно были созданы из цельной шкуры немыслимо громадного зверя. Осторожно взявшись за шторы из нескольких слоёв тармалама, Генриху пришлось пробежаться вдоль окна пару метров, чтобы сдвинуть ткань с места. Не моментально, но всё же быстро, солнечный свет наполнил комнату Анны, и девочка уже знакомо начала недовольно ворчать.

Вместо того, чтобы привычным делом перевернуться на другую сторону, Анна поднялась и начала протирать свои слипшиеся глазки. С улыбкой на лице она посмотрела на брата, в ней не было ни единой капельки осуждения.

— Доброе утро, братик.

Услышав эти добрые и приятные слова, — впервые за многие месяца, — Генрих был готов заплакать.

Подойдя к сестре, он нежно потрепал её по растрёпанным волосам, и понадеялся, что повара работают полным ходом, и все жильцы вскоре смогут позавтракать. Выйдя в общий коридор, они направились к лестнице, но по дороге рядом с ними открылась дверь. Генрих запомнил все комнаты и знал, кто должен был находиться в этой. Он, как и ожидал, увидел на пороге сонную Эльвиру. Выйдя к своим бывшим пациентам в одной сорочке, она увидела Генриха и покраснела, но вскоре перевела взгляд на маленькую девочку.

— А как же утреннее умывание? — поинтересовалась девушка, наклонившись поближе к Анне.

Девочка, невинно улыбаясь, смотрела на Эльвиру и Генриха. Юноша впервые увидел доктора в таком необычном виде: неухоженные волосы и стеклянные сонные глаза. Этот вид никак не портил внешнюю красоту Эльвиры, а даже делал её более дикой и неподвластной. Убедившись, что она сама по себе прекрасна, Генрих только невинно улыбнулся. Голубого цвета ночнушка из легкой ткани слегка обхватывала осторожное тело Эльвиры, превращая её в некий образ древнегреческой нимфы. Услышав про умывание, офицер попытался вспомнить, что ему удалось мельком увидеть окрестности замка, но он не наблюдал здесь колодца, а это означало только одно — здесь есть трубопровод. Ему изначально казалось, что в таком замке не должно быть таких чудес технологий, хотя замок выглядел действительно очень старым, — даже у Генриха дома не было трубопровода. Всю воду они брали из колодца. Всегда. Немного опешив от удивления, он сказал доктору: