Генрих видел, как его жертва убегает, — несколько метров отделяли его от желанного спасения. И тут же на земле, рядом с осколками стекла лежал драгоценный Luger P.08. Достигнув оружия, Генрих нацелился в спину убегающей жертвы. Моментально перед ним показались все люди, в которых он ранее стрелял. С каждым прошлым выстрелом, частичка Генриха умирала, менялась. Сколько бы сейчас мыслей и образов не всплыло в голове Генриха, он выстрелил. Почти сразу беглец упал на землю, издавая по-прежнему продолжительный хрип.

Юноша подошёл к своей жертве, которая уже пыталась уползти, руками цепляясь за намокшую землю. Наступила кульминация их долгого танца, грандиозных образов ударов и маневров. Генрих перевернул деревенского, и тот теперь смотрел на своего врага как на нечто хуже, чем «не человек». Будто перед ним стоял не злой лесной дух из старых сказок, а сам дьявол. Глаза бедолаги источали не пересыхающий поток слёз, хрипя, он пытался просить прощения и пощады. Лицо и горло его было обожжено и изрезано кусками стекла. Сочетание всех деталей создавало просто омерзительную и жалкую картину. Генрих демонстративно поднял свою правую ногу и занёс её над головой своей добычи. Момент взгляда друг другу в глаза передал нужный посыл этих действий. На лице беглеца теперь читался не страх, а смирение, — он принял свою судьбу.

Когда всё это закончилось, Генрих покинул Фюссен и направился назад в Норденхайн. Вся дорога переливалась свежими ручьями от дождевой воды, клубы пара покидали рот, растворяясь в воздухе. Сзади себя он только слышал, как выходили на улицу другие жители, и через какое-то время его настиг чей-то крик. Этот вопль напомнил о многих событиях ранних месяцев, когда Генрих только начинал свой нелёгкий путь. Раньше он и представить бы себе не смог подобную картину. Сейчас он ничего не ощущал… Или нет? Что-то было внутри его тела, незнакомое чувство, или, скорее, старое чувство, которое он забыл. Сожаление? Страх? Почему сейчас он не боялся убить? Почему не боялся за судьбу других людей? Не думал о последствиях? Внутри него что-то сломалось.

Вспоминая все эти моменты, Генрих по-прежнему не понимал, как именно ему к ним относиться. Углубление в чертоги памяти и пережиток прошлого подарили ему прилив адреналина, того самого, которого не было в нужный момент. В той драки Генрих был слишком спокоен. Теперь он не сможет уснуть, и будет ворочаться часами, пока слабость не осилит его. Встав с кровати, юноша решил прогуляться по замку и насладиться тишиной. Выйдя в коридор, Генрих увидел, как дом в Фюссене продолжал гореть; несмотря на его продвижение по делу с неожиданными врагами, он всё ещё не знал настоящих мотивов людей из Фюссена и сомневался в том, что отомстил за Фенрига.

Генрих начал гулять по Норденхайну, посещая все комнаты и наблюдая за тем, как они выглядят в ночное время. Некоторые картины и тёмные углы выглядели иначе, даря замку более жуткую и незнакомую атмосферу. В какой-то момент Генрих подошёл к портрету барона, за которым ранее он нашёл пещеру. Теперь он точно знал, что это был не сон. Полчаса он разглядывал лицо барона, представляя его в лёгкой одежде, что наперевес бежал против целой толпы людей. «Это твоё проклятье и тех, кто был здесь раньше» — про себя произнес Генрих. Юноша прикоснулся к своим раненым пальцам, что больше никогда не заживут, проверил целостность горла, провёл руками по голове, легонько и безболезненно коснулся повреждённого глаза. Ничего.

— Ради неё я готов пожертвовать собою… — сказал шепотом Генрих, обращаясь к портрету.

Когда наступило утро, офицер сидел в своей комнате, перечитывая дневник брата барона, пытаясь найти новые зацепки. Несколько раз он прошёлся по разным строкам, пытаясь найти в скрытый смысл. Увы, из-за неполноценности дневника, некоторая информация была для него недоступна, поэтому он не мог сверить историю с более ранними владельцами. Оставалось только гадать и самостоятельно додумывать некоторые моменты. В какое-то мгновение его начало посещать иное чувство — страх. Не перед кем-то обычным, а перед его собственной сестрой, маленькой девочкой, что никогда бы не смогла навредить собственному брату. Генрих пытался откинуть это чувство, но оно возвращалось. Сбоку начали открываться двери в соседние комнаты — утро наступило и для других людей.

Во время завтрака Генрих по привычке долго не принимался за еду, дожидаясь пока та остынет. Всё время он думал о различных ситуациях, что могут произойти с ним и Анной. Каждый раз, натыкаясь на что-то новое, реалистичное и опасное для маленькой девочки, он думал о её защите. Генрих хотел бы построить идеальное оборонительное сооружение, где Анна не будет в опасности.

Все опять сидели молча.

Анна периодически читала книгу по ботанике, подготавливаясь к работе в дендрарии. Эльвира с опаской и беспокойством наблюдала за странным поведением офицера, и Генрих это замечал. Раньше он ощущал в себе голод, — чувство, когда тело было истощено морально и физически, и нуждалось в чём-то особом. Сейчас ничего такого его не посещало, но он понимал, что отказ от еды, только заставит других волноваться о ещё больше.

Закончив с едой, Анна умчалась по своим делам. Учитывая, что никто не проводил дезинфекцию раны почти целые сутки, Эльвира попросила Генриха последовать за ней. Они отправились в медицинский кабинет, где всё происходило по заранее выработанному сценарию, кроме маленькой детали: Генрих теперь никак не реагировал на обработку глаза. Это сильно смутило доктора, ранее её пациент всем телом показывал неприязнь и боль, сейчас он сидел с полностью безжизненным и пустым лицом, будто он и не ощущал ничего. Эльвира не стала задерживать офицера, она ещё больше смутилась, когда тот сам спокойным, почти холодно-мёртвым тоном попрощался. В центральном коридоре Генрих встретил Вольфганга.

— Что будем делать теперь? — спросил солдат своего офицера.

— Планирую вернуться в деревню: надо осмотреть тело и убедиться, не был ли это водитель тягача… — Генрих думал вслух, бубня себе под нос все предположительные действия.

— Старуха? — удивился Вольфганг.

— Какая старуха? — более удивлённо переспросил Генрих.

— Которую я застрелил вчера. Ты не о ней?

— Не понимаю о ком ты; я смог избавиться от человека, что напал на меня, но мне не удалось его рассмотреть.

Вольфганг сильно удивился, — после позднего возвращения, его друг тот был максимально немногословен и холоден. Их разделяли события, о которых они ничего не знали.

— Я, наверное, наломал дров, да? — неуклюже спросил Вольфганг, практически извиняясь за вчерашнее.

— Всё в порядке, — холодно ответил Генрих, даже не интересуясь всем, что произошло вчера после его исчезновения.

Вольфганг испугался такому резкому хладнокровию, которое ранее не появлялось в голосе и поведении его друга. Он с нервно осознавал, как сильно изменялся его давний товарищ.

— У нас будут проблемы если мы вернёмся!

— Нет, пусть только попробуют что-либо сделать. Они на взводе, и, конечно же не хотят начинать войну. И нам, и им будет проще, если всё уладится здесь и сейчас; мы вернёмся назад, и постараемся вести себя мирно.

— Но… никто не вернётся назад, особенно после того, что случилось с Годриком.

— Это не просьба, Вольфганг, а приказ!

— …А если не получится?! — Вольф начал заметно нервничать — никогда Генрих не повышал на него голос. — Мы убили их человека, и они убили нашего! Они явно не будут рады возвращению, и могут просто открыть по нам огонь!

— Тогда все они умрут. Готовь отряд. Всех.

Эти слова смутили Вольфа ещё сильнее, теперь он сам начал бояться своего офицера.

Случайно встретив Руди в одном из многочисленных коридоров замка, Генрих приказал ему одеться врачом. Под предлогом оказания помощи и осмотра тела, он планировал вернуться в деревню с доброжелательными намерениями. После непродолжительного сбора оставшихся членов отряда Генриха, все собрались у машины. Фальшивый врач смог прихватить с собой старый медицинский саквояж, в котором были незнакомые всем препараты и инструменты, узнаваемым оказался только спирт. Офицер предупредил об отъезде Эльвиру и сказал, что скоро они вернуться. Девушке сразу не понравилась эта идея, но она не смогла отговорить юношу. Весь отряд достиг деревни за десять минут. На улице никого не было, даже в окнах не было видно живых людей. По приезду все смогли лицезреть последствия вчерашнего дня: один из домов был усеян дырами от стрельбы Вольфганга, а старый заброшенный дом превратился в гору обгоревшей древесины, от которого почти ничего не осталось. Вся эта конструкция выглядела так, словно её и не пытались тушить.