Джонс, очевидно, использовал слово «символ» в более широком смысле, чем это было в наших рассуждениях о распознавании образов. Тем не менее он охарактеризовал его значение так, что согласуется с важнейшими моментами более технического определения, данного Кохоненом: «1. Символ представляет или замещает какую-либо идею…» и «2. Он представляет нечто первичное благодаря тому, что имеет с ним что-то общее» [19]. Поскольку Джонс интересовался ролью символов в психоанализе, он добавил, что они обычно чувственные и конкретные, тогда как представленные идеи могут быть абстрактными и более сложными. Согласно Джонсу, символический образ мысли более примитивен как в онтогенетическом, так и в филогенетическом плане; из этого следует, что развитие цивилизации определяется замещением более примитивных идей более сложными.
Сэр Эрнст Гомбрич [20] в своем эссе «Психоанализ и история искусства» связывал взгляды Эрнеста Джонса на соотношение между символами и мышлением с эволюцией образов в изобразительном искусстве. Мы многим обязаны его идеям, но мы должны воздерживаться от аргументации в терминах психоанализа. В соответствии с концепцией Малевича о творческом элементе в искусстве мы должны рассматривать изменчивую интерпретацию природы в контексте более новых теорий восприятия.
Информационная эстетика
Крайняя форма символического отображения — это код, как определено в шенноновской теории коммуникации [21]. Эта теория имеет дело с задачей воссоздания в некоторой точке сообщения, отправленного из другой точки. Один из важных моментов, рассматриваемых в этой теории, связан с тем, определяется ли выход канала связи непосредственно конфигурацией входных сигналов (как в фотографии или телевидении) или же набором определенных символов, в которые предварительно преобразуются эти сигналы, т. е. кодом (как в телеграфе). Чтобы показать эффективность использования оптимального кода, достаточно рассмотреть передачу страницы печатного текста. Если используется видеотехника, один кадр состоит примерно из 512 х 512 = 262 144 элементарных сигналов. По сравнению с этим телеграф требует гораздо меньше сигналов, чтобы просто передать инструкции по воспроизведению нужной последовательности букв и цифр.
В информационной эстетике, созданной около двадцати лет назад Абраамом Молем [22] и Максом Бенсом [23], идеи теории коммуникации были использованы для анализа структуры в музыке, языке и некоторых формах изобразительного искусства. Один пример этого подробно рассмотрен в книге Леонарда Мейера «Музыка, искусство и идеи» [24]. Другой пример, обсуждаемый Молем (и другими), — это поп-арт с его предпочтением геометрических и в высокой степени периодических структур. В общем, концепция зрительной информационной эстетики утверждает, что художник и зритель вступают в отношения передатчика и приемника. Художник извлекает из окружения структуру, которая уменьшает неопределенность. Извлеченная информация должна соответствовать каким-то количественным ограничениям, чтобы зритель воспринял образ так, как этого хотел художник.
Важным достижением информационной эстетики было открытие роли, которую играет избыточность в эстетическом восприятии. Она зависит от того факта, что проявления «хорошей формы» (gute Gestalt) можно описать в понятиях структурной избыточности в смысле теории Шен-нона [25]. Сложное сообщение (или сложное распределение элементов во временном или пространственном паттерне) рассматривается здесь как некая последовательность частей, свойства которых проявляются с определенными частотами или вероятностями. Получив часть сообщения, наблюдатель может тем вернее догадаться об остальном, чем более регулярно распределены свойства элементов в сообщении. Например, ритм делает некоторые отрезки музыкальной пьесы в высокой степени предсказуемыми, и это относится также к проявлениям симметрии в изображении. Такие повторяющиеся элементы называют избыточными или не-информативными. Свойства других частей сообщения менее предсказуемы и поэтому содержат большое количество информации.
Однако трудности в приложении теории коммуникации к живописи и вообще к изобразительному искусству связаны с тем, что здесь невозможно выявить избыточные элементы путем простого анализа физических свойств изображения. Как, например, следует определять избыточность в картинах Клода Моне? Причина таких трудностей-отсутствие набора общеприемлемых критериев для выделения структурных элементов в изображении. Этих трудностей нет при анализе речи, поскольку речь обладает рядом характеристик, которые можно измерить, таких как громкость, высота или спектральное распределение энергии. Речь характеризуется также общепризнанным набором символов, называемых фонемами. Например, звук «д» в слове «дог» — это фонема. Используя фонемы, можно в принципе добиться полного представления высказывания. Символическое отображение речи может состоять из описания специфических признаков последовательных фонем.
Для анализа зрительных восприятий у нас нет подходящей системы символов, и ее, вероятно, никогда не будет, так как переработка зрительной информации, по-видимому, каждый раз очень гибко приспосабливается к типу объекта и к задаче. По сходным причинам Нейссер [26] вообще отрицал целесообразность применения теории информации к психологии, а Эпстайн [27] задавался вопросом, является ли описание восприятия музыки в понятиях этой теории перефразированием других существующих теорий, или же это плод действительно более высокого уровня абстракции.
Представительство зрения в головном мозгу
Из-за нашей неспособности подтвердить существование определенного «мозгового кода» для видимых изображений возникает вопрос о природе внутреннего представительства зрительного мира. Наиболее заметный результат исследований в этой области-выявление высокой степени функциональной специфичности, связанной с локализацией нейронных ответов в мозгу. Прежде всего это специализация областей, на которые проецируются главные сенсорные входы (зрительный, слуховой, со-матосенсорный); специализированы и различные системы, связанные с движением (например, с речью) (рис. 3). Внутри каждой из главных сенсорных систем обнаружен ряд корковых областей, которые обеспечивают представительство для различных целей. Сейчас мы знаем по меньшей мере семь соматосенсорных областей, четыре слуховые и двенадцать зрительных, а также различные проекции в нижележащих структурах мозга [28].
Для обработки зрительной информации некоторые корковые поля организованы ретинотопически, а другие нет. В ретинотопических участках поле зрения (т. е. двумерное отображение мира на сетчатке) представлено с полным сохранением его исходной топологии, тогда как другие поля осуществляют дальнейшее абстрагирование и синтез получаемой информации. Функциональные различия между этими участками-результат последовательных трансформаций и конвергенции сигналов, передающихся по различным нейронным путям мозга. Возникновение этих различий до недавнего времени оставалось тайной, но сейчас изучение процессов самоорганизации позволяет думать, что как в простых физических системах, так и в мозгу представление информации в специфических элементах материального субстрата может принимать форму «карт» [29].
У нас нет оснований думать, что в зрительной системе существует область, где отображения различных аспектов видимой картины сходятся, образуя локализованные нервные корреляты целостных восприятий. Вместо этого, по-видимому, такие восприятия представлены в мозгу динамическими паттернами активности в нейронной сети, включающей связанные между собой корковые поля. Большую часть данных в пользу этой идеи доставляют анатомические исследования, однако важны и клинические наблюдения, показывающие, что синхронизация информации из разных зрительных полей не всегда возможна: жар, наркотики, мигрень или повреждения мозга могут вызывать странные симптомы — такие, как фрагментарность восприятий, избирательное уменьшение их четкости, удвоение контуров, кажущиеся резкие движения объектов, кратковременная инверсия частей зрительных образов, разобщение цвета и формы [30].
