А Жиль, оставив быстро подружившихся Тима и Малавуана коротать остаток дня в таверне торговцев, направился в «Маунт Моррис». Пора было поставить в известность ту, что носила его имя. Однако прежде чем вернуться в поместье, он хотел совершить небольшое паломничество.

— Ты знаешь дорогу к часовне, где похоронена моя старушка Розенна? — спросил он Понго, сопровождавшего его теперь повсюду, как прежде.

Да, Понго знал дорогу, он вообще знал холмы Гарлема так хорошо, словно здесь родился, и вскоре двое всадников свернули с широкой дороги на песчаный проселок, ведущий через негустой лесок.

Более живописного места Жилю видеть не приходилось. Так спокойно было под деревьями.

В леске, сбегавшем к самой реке, росли в основном ольха, береза, а ближе к воде было много ив, бросавших вокруг серебристые блики.

Часовня возвышалась на залитой солнцем большой поляне. Она была маленькой, белой, обшитой сосновой доской, а венчала ее колоколенка с одним колоколом. Несколько могил рядом с часовней были так густо засажены цветами, что казалось, кто-то расставил вокруг крестов пышные букеты, и над всем этим крохотным краем вечного отдохновения, затерянным в самом сердце суетного мира, царил удивительный покой.

Когда они выехали на поляну. Жиль обнаружил, что среди могил кто-то есть. Он сразу узнал голубое в белую полоску платье и гофрированный чепчик из муслина — словно прозрачный нимб вокруг белокурой головки.

Спрыгнув с лошади, Турнемин кинул поводья Понго.

— Жди меня здесь! — крикнул он индейцу и бросился к часовне, возле которой остановилась Мадалена.

Жиль разглядел, что в руках девушка держала маленький букетик алых левкоев. Она опустилась на колени возле выделявшегося свежей белизной креста и возложила к нему цветы. Стараясь не потревожить задумавшуюся Мадалену, Жиль осторожно ступал по аккуратно постриженной, ухоженной траве лужайки.

Он замер в нескольких шагах от девушки и долго стоял и молился, может быть, не так сосредоточенно, как в одиночестве, потому что взгляд его то и дело возвращался к изящной фигурке Мадалены. Лица ее он не видел, она спрятала его в ладони, наверное, чтобы не отвлекаться от молитвы; спустя несколько минут по тому, как вздрагивали плечи девушки. Жиль понял, что она плачет.

Не в силах больше сдерживаться, он приблизился и осторожно опустил руку на нежное плечико Мадалены. Она вздрогнула.

— Отчего вы плачете, Мадалена? — спросил он ласково.

Все так же стоя на коленях, она подняла к нему заплаканное лицо. Глаза ее цвета дикой фиалки блестели на солнце, как распустившиеся бутоны в утренней росе.

— Я плачу потому, что должна выйти замуж за Неда Биллинга, а я его не люблю. Я молилась, чтобы Розеина помогла мне. Она добрая и, кажется, меня любила.

Хоть и находились они в скорбном месте, молодой человек так обрадовался, что не смог сдержать улыбки.

— Но зачем же вам в таком случае выходить за этого парня? Может быть, вы вчера не совсем правильно меня поняли? Слушайте только свое сердце и…

— Не правда! — почти вскрикнула она и резко поднялась с колен. — Я прекрасно поняла, что вам хочется выдать меня замуж, избавиться от меня, прежде чем вы уедете. Иначе зачем вообще вы взяли на себя роль просителя? Не вы должны были со мной говорить, а мама.

— Вы правы, Мадалена. И если я все же согласился… выполнить это неприятное для меня поручение, то только чтобы помочь Пьеру — у него не хватало решимости. Зачем мне. Господи Боже мой, от вас избавляться?

— Затем, что вы знаете, как я вас люблю, и не хотите, чтобы я и дальше оставалась рядом с вашей супругой!

Мадалена совсем не в силах была сдерживаться, от гнева и тоски слова слетали с ее губ сами собой, прежде чем она успела сообразить, что сказала. Но она тут же опомнилась. Жиль увидел, как во взгляде ее появилась растерянность, она в ужасе зажала себе обеими руками рот и побежала. Он догнал ее в два прыжка, чуть не силой оторвал от лица ее дрожащие руки и сжал их в своих ладонях. Счастье ударило ему в голову, как старое крепкое вино. Мир вокруг исчез, растворился вместе со всеми его обитателями. Сейчас для него существовало лишь это прелестное дитя, полные отчаяния глаза, нежные дрожащие розовые губки, с которых только что сорвалось признание в любви. Он чувствовал, как трепещет на его груди девушка, словно молодая ветла на ветру.

— Мадалена… — шептал он в восторге. — Мадалена… любовь моя… Вы действительно меня любите?.. Это верно?..

— Вернее не бывает… Мне кажется, я любила вас еще до того, как увидела, по рассказам дедушки. А уж когда появились вы сами…

Она говорила каким-то незнакомым голосом, словно откуда-то издалека, нежно и ласково, и Жиль подумал, что так звучали, наверное, слова ангела, принесшего Деве Марии Благую Весть о предстоящем рождении Господа. Вокруг него и Мадалены словно образовался сияющий, невесомый волшебный круг, отделивший их от реальности и означивший границу чудесного мира их любви.

— Если бы ты только знала, как я тебя люблю! — шептал Жиль, целуя кончики ее тонких пальцев. — С тех самых пор, как я впервые увидел тебя в Лаюнондэ, ты стала для меня светом души, сладостной и мучительной надеждой. Как я мог хотеть избавиться от тебя? Наоборот, я мечтаю, чтобы ты всегда была рядом и принадлежала мне одному…

В порыве страсти он обнял Мадалену и склонился к ее лицу. Ее свежий, едва ощутимый аромат был слабее запаха весенних цветов, но он ударил в голову Жилю сильнее самого сильного возбуждающего средства. Как голодный на пищу, набросился он на розовый приоткрывшийся ротик со сверкающими белыми зубками. И почувствовал, как под его умелыми поцелуями губки девушки раскрываются, она отдается его ласке, приспустив шелковистые ресницы. Жиль не отрывался от нее добрых несколько минут. А потом его рука, которой он взял Мадалену за подбородок, чтобы поднять лицо девушки, словно помимо его воли скользнула ниже.

Чары вмиг рассеялись. Мадалена с криком ужаса вырвалась из его объятий, бросилась, спотыкаясь о заросшие травой кочки, к спасительной стене часовни.

— Нет… Только не это! — кричала она, и голос ее прерывали рыдания. — Не может быть…

Вы не любите меня! Я нужна вам как женщина, вот и все! Это… это не любовь, а если да, то я такой любви не хочу!

Она плакала, чепчик ее свалился, и шелковистая волна волос покатилась вниз. Белокурые кудри рассыпались по плечам, упали на грудь, которой так неосторожно осмелился коснуться Жиль, — Мадалена сжимала ее теперь дрожащей рукой, словно хотела оторвать. Ошарашенный и разочарованный, Жиль смотрел издали на юную фурию, не смея приблизиться.

— Прости меня, Мадалена, умоляю! Прости! Я не виноват! Мне так долго пришлось сдерживать свою любовь. Я люблю тебя!

— Не правда! Вы любите только свою жену.

Права была Фаншон.

— Фаншон? А она тут при чем?

— Еще как при чем. Фаншон молодец. Она предупреждала, чтобы я не поддавалась вашей ласке. Она все мне рассказала.

— Что все?

— Не важно… Я вас презираю!

От гнева все угрызения совести Жиля мигом улетучились. Он подскочил к девушке, которой уже некуда было отступать, и схватил ее за руку.

— Я хочу знать, Мадалена. То, что ты сказала, слишком серьезно. Когда кого-нибудь обвиняешь, нужно договаривать все до конца. Что наговорила тебе Фаншон?

— Все, говорю же вам, все… Что вы ни одну юбку мимо не пропустите, что на корабле она была вашей любовницей и что…

— Что еще? — прорычал он сквозь сжатые зубы.

— То, что произошло… вчера ночью… в спальне вашей жены. Как вы… как вы занимались с ней любовью.

«Ах, дрянь! — думал вне себя от ярости Жиль. — Ну, она мне за все заплатит. Как только вернусь, вышвырну ее вон.»

Он отпустил Мадалену и еще минуту смотрел, как она рыдает, прижавшись к стене часовни, уткнувшись лицом в скрещенные руки. Турнемин старался глубоко дышать, чтобы хоть немного успокоиться. Когда он наконец снова заговорил, голос его звучал холодно и сухо:

— Очень хорошо! В таком случае, Мадалена, я попробую объяснить вам, что представляет собой мужчина, потому что вы, как видно, не имеете об этом ни малейшего понятия. Он не святой дух, чего вам, судя по всему, хотелось бы. Да, у него есть душа, но есть еще и тело, и сердце. И если сердце мужчины заставляет биться лишь одна женщина на свете, то тело вполне может жить своими собственными порывами, даже нуждами.