– А в Шотландии сорго выращивают? – спросил Шарп.

– Не знаю, сэр, – задумчиво ответил Колкхаун после секундной паузы. – Я о таком не слышал. Может быть, где-то в нижних землях. Там много чего чудного выращивают. Всякие английские травы. – Выпустив сию ядовитую стрелу, он демонстративно отвернулся.

Ну, ты и мразь, подумал Шарп и оглянулся. Да где же, черт возьми, капитан Уркхарт? Где, разрази их гром, остальные офицеры? Батальон выступил задолго до рассвета, и привал предполагалось устроить к полудню. Но потом прошел слушок, что впереди их поджидает враг, и сэр Артур приказал оставить обоз и продолжать движение. 74-й королевский батальон вторгся в чертово поле, а минут через десять получил приказ остановиться у высохшей канавы. Капитан Уркхарт поехал вперед, узнать у командира, что случилось, а Шарп остался с ротой. Потеть и ждать.

И все бы было хорошо, если бы не было так чертовски плохо. Рота ему досталась отличная, да вот только Шарп ей нужен как собаке пятая лапа. Уркхарт прекрасно справлялся и без него, Колкхаун замечательно держал порядок, солдаты знали свое дело не хуже других солдат, так что новенькому прапорщику, к тому же англичанину, всего два месяца назад бывшему сержантом, работы просто не доставалось.

Солдаты переговаривались на гэльском, и Шарпу, как всегда, оставалось только гадать, обсуждают они его или нет. Наверно, нет. Скорее всего, разговор идет о танцовщицах в Фердапуре. Вот уж где насмотрелись на всякое. Не то что на виноградные гроздья, а на голые, можно сказать, арбузы. В городишке проходил какой-то праздник, и когда батальон шел по улице, навстречу ему двигались танцующие полуголые девицы. Шарп помнил, как смутился тогда сержант Колкхаун, лицо которого стало красным, будто новенький мундир, как кричал он, требуя, чтобы солдаты смотрели строго перед собой, а не по сторонам. Куда там! Десяток раздетых, увешанных колокольчиками бибби выделывали такое, что даже офицеры пялились на них, как голодные на тарелку с жареным мясом. Если же солдаты и не обсуждали женщин, то наверняка жаловались на трудности марша и тяготы последних недель с бесконечными переходами под палящим солнцем и при полном отсутствии неприятеля. В любом случае, о чем бы ни шла речь, прапорщик Ричард Шарп к разговору не приглашался.

Шарп и не обижался. Он и сам достаточно долго проходил рядовым, чтобы знать – с офицерами не разговаривают, их слушают. Дело солдата – исполнять приказ, а кто лезет с вопросами к старшему по званию, тот хочет выслужиться и полизать задницу в расчете на будущие милости. Офицеры – другой народ. Вот только сам Шарп другим себя не чувствовал. Он чувствовал себя лишним. Лучше бы остался в сержантах, невесело рассуждал он. Мысль эта в последние недели приходила в голову все чаще. Как было здорово в Серингапатаме, на оружейном складе под началом майора Стокса. Вот это жизнь! И Симона Жубер, француженка, прилепившаяся к нему после сражения при Ассайе, тоже вернулась в Серингапатам, пообещав, что будет ждать его. Да, уж лучше быть сержантом, чем офицером, от которого нет никакого толку и который никому не нужен.

Умолкшие некоторое время назад пушки больше о себе не напоминали. Может, неприятель уже собрался и ушел? Что, если маратхи впрягли быков в свои разукрашенные орудия, сложили в ящики картечь и ядра и умотали на север? В таком случае батальон ждет неминуемый марш назад, к оставленному в деревне обозу, а его, Шарпа, – еще один тягостный вечер в офицерской палатке. Лейтенант Кэхилл, как всегда, будет наблюдать за ним, как ястреб за ящерицей, добавляя к его счету по два пенса за каждый стакан вина, а Шарпу, как самому молодому офицеру, придется предлагать обязательный тост и делать вид, что он не замечает, как эти ублюдки проносят кружки над флягами. Король за морем. Пить за давно умершего Стюарта, Старшего Претендента, метившего на трон и закончившего дни в римской ссылке. Чертовы якобиты делали вид, что Георг III не настоящий король. Не то чтобы они отказывались ему подчиняться. Не то чтобы этот их жест – пронести вино над водой – был уж таким секретом. Нет, им просто не терпелось зацепить Шарпа, оскорбить его верноподданнические чувства, спровоцировать на праведное негодование. Только вот Шарпу было плевать. Да пусть бы на троне сидел старина король Коул[2] – он, Шарп, даже не чихнул бы.

Колкхаун прокричал вдруг по-гэльски какой-то приказ, и солдаты стали подбирать мушкеты, прыгать в давно высохшую канаву, строиться в четыре ряда и двигаться вперед. Шарп, так и не поняв, что же случилось, покорно потащился вместе со всеми. Наверное, следовало бы спросить у сержанта, в чем дело, но лишний раз демонстрировать свое невежество и некомпетентность не хотелось. Потом он увидел, что с места снялся весь батальон, а значит, Колкхаун просто последовал примеру остальных шести рот. Вот только отдав приказ, сержант даже формально не обратился к офицеру за разрешением. Да и зачем? Ведь если бы Шарп поднял роту, солдаты все равно и шагу бы не сделали, не дождавшись хотя бы молчаливого одобрения со стороны сержанта. Так было заведено. Такой в роте был порядок: Уркхарт командовал, Колкхаун стоял под ним, а прапорщик Шарп держался рядом, но в стороне, как прибившаяся к людям шелудивая собачонка.

Вернулся капитан Уркхарт.

– Молодцом, сержант, – бросил он Колкхауну, который никак не отреагировал на похвалу, и повернулся к Шарпу. – Ждут нас впереди.

– Я уж подумал, что, может, ушли.

– Нет. Построились и готовы. Хотят драться. – Капитан – высокий, с твердым лицом, отличный наездник – отличался крепкими нервами и пользовался у солдат полным доверием. При других обстоятельствах Шарп почел бы за честь служить у такого командира, но сейчас ему казалось, что Уркхарта его присутствие раздражает. – Пройдем вперед и развернемся вправо! – крикнул капитан Колкхауну. – Шеренгой в два ряда.

– Есть, сэр.

Уркхарт взглянул на небо.

– Часа три у нас еще есть. Вполне достаточно, чтобы преподать этим мерзавцам очередной урок. Возьмете левый фланг, Шарп.

– Есть, сэр.

Шарп понимал, что делать ему в любом случае ничего не придется. Солдаты знают, что от них требуется, капралы будут держать строй, и прапорщику остается только тянуться позади всех, как привязанному к телеге псу.

Внезапно воздух как будто раскололся – залп дала целая неприятельская батарея. По просяному полю стеганула крупная картечь, но прицел был взят неверно, и снаряды разорвались вдалеке от 74-го батальона. Заиграли волынщики. Солдаты прибавили шагу – впереди их ждала серьезная работа. Еще две пушки громыхнули, и на сей раз Шарп увидел поднимающийся вдалеке дымок. Снаряд шел мимо, оставляя в неподвижном воздухе тонкий пороховой след. Люди напряглись в ожидании взрыва, но его не было.

– Слишком длинный запал, – определил Уркхарт. Лошадь под ним нервно прядала ушами, осторожно ступая по глинистому дну канавы. Капитан направил ее вверх, в поле. – Что за трава? Маис?

– Колкхаун говорит, что просо, – ответил Шарп. – Или сорго.

Уркхарт хмыкнул и, тронув мерина шпорами, поскакал вперед. Шарп вытер влажное лицо. На нем был красный офицерский мундир с отличительным белым кантом 74-го батальона. Мундир принадлежал некоему лейтенанту Блейну, погибшему в сражении при Ассайе, и был куплен за шиллинг на аукционе имущества убитых офицеров. Дырку на левой стороне груди прапорщик кое-как заштопал, а вот с впитавшейся в линялую ткань кровью несчастного Блейна поделать ничего не смог – как ни тер, как ни отскребал, пятно осталось. Штаны Шарп носил старые, полученные, когда его произвели в сержанты. Трофейными были и кавалерийские сапоги из красной кожи – их он снял в Ахмаднагаре с мертвого араба. Красная офицерская перевязь с кистью тоже досталась даром – офицеров при Ассайе полегло немало. На перевязи висела легкая кавалерийская сабля. Оружие это ему не нравилось, хотя именно такой саблей Шарп защитил в Ассайе генерала Уэлсли. Сабля казалась неуклюжей, а ее изогнутое острие всегда оказывалось не там, где должно было бы быть. Ты наносишь удар и уже думаешь, что он достиг цели, а потом вдруг видишь, что до нее еще добрых шесть дюймов. Другие офицеры предпочитали палаши – большие, с прямым клинком, тяжелые и разящие наверняка, и Шарп собирался экипироваться таким же, но цены на аукционе заставили смириться с саблей.