– Как тебя зовут? – спросила она, впервые обращаясь непосредственно к нему.

– Найл.

– Добрый знак.

– Что? – не понял он.

– Ты вызвал благосклонность хозяев. Нет большей удачи.

Взяв его за руку, женщина пошла вдоль причала. Где бы они ни проходили, всюду рабочие спешили встать навытяжку. Эти, что сразу бросалось в глаза, были еще выше и мощнее, чем моряки. Найл никогда еще не видел таких мускулов.

– Куда мы? – спросил он негромко. Он не удивился бы, пропусти женщина его слова вообще мимо ушей, настолько деловито-озабоченной она выглядела. Но она, судя по всему, считала его вправе задавать вопросы.

– К начальнику порта.

Она указала на приземистое здание из серого камня в конце. Как и сам причал, здание казалось донельзя запущенным, окна даже были замурованы кирпичами. Служительница постучала в дверь. Через секунду ее отворил бурый бойцовый паук. Открыл и посторонился, давая дорогу. После яркого дневного света Найлу потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к полумраку. Он находился в большом и, судя по всему, пустом помещении, сыром и затхлом.

Скупой свет сочился лишь узенькими лучиками через трещины в крыше. Недоглядев, юноша едва не натолкнулся на большого бурого «бойца». Дальние углы помещения в нескольких метрах от входа были затянуты паутиной.

В центре ее, пристально глядя на вошедших, сидел черный паук-смертоносец.

Размером он был помельче своих бойцовых сородичей, а глянцевитое брюхо, наоборот, объемистей и круглее. Ободом описывали голову округлые, как бусы, глаза.

Глаза эти, а также сложенные ядовитые клыки придавали мохнатому насекомому такое же непроницаемое зловещее выражение, какое было у того, которого прибил Найл.

Сердце похолодело от мгновенного приступа безотчетного страха, что, безусловно, не укрылось от паука. Найл почувствовал, как его пронизывает чужая воля – не так неуклюже, как у бойцовых пауков, а упорно, настойчиво, что выдавало недюжинный ум твари. От этого юноше стало еще страшнее, ведь паук, читающий мысли, может узнать, что это он убил его собрата.

Найл непроизвольно очистил разум, прогнав все мысли и сделав его пассивным. Смертоносец пытался проникнуть юноше прямо в мозг точно так же, как сам парень когда-то проникал в сознание шатровика. О противодействии не могло быть и речи.

Найл лишь пытался как можно точнее воспроизвести мыслительную вибрацию шатровика. И перевоплотился в него так же непроизвольно, как меняет окраску хамелеон.

У смертоносца это вызывало недоумение. Он перекинулся импульсом-замечанием с бойцовым пауком, послав простой сигнал, такой же доступный для понимания, как человеческая мимика:

«Сдается мне, это идиот». Ответный импульс – не вполне уверенное согласие: «Боюсь, что да».

Если бы они разговаривали вслух, Найл непременно выдал бы себя. Бойцовые пауки знали о юноше правду. Во время шторма, когда было не до игры в прятки, он контактировал с их умами напрямую, так что не стоило притворяться дураком: они бы сразу могли его раскусить. Но «боец» и смертоносец перекинулись сейчас между собой сигналами так быстро, что Найл не успел и испугаться, даже облегчение не успел испытать от того, что бурый не выдал.

Смертоносец переключился на служительницу, отдав ей короткое мысленное распоряжение:

«Увести». Через несколько секунд Найл уже снова стоял под ослепительными лучами солнца, с трудом веря, что опасность миновала. Его волнение не укрылось от служительницы.

– Что, боязно было?

– Боязно, а как же, – кивнул Найл.

В глазах женщины мелькнуло сочувствие.

– Ты их не бойся. Со своими слугами они обращаются по-доброму.

Найлу хотелось о многом расспросить, но женщина его перебила:

– Мне надо отчитаться перед начальством. А ты пока иди. дожидайся своих.

Найл побрел назад. Моряки уже успели высадиться, ладья была пуста. Ни у кого здесь Найл, судя по всему, не вызывал любопытства. Он спросил у одного из портовых рабочих, когда, по его мнению, подойдут те два судна. Тот пожал плечами:

– Скоро, наверное.

Найл отправился обратно вдоль причала. Напоминающее башню деревянное приспособление сейчас, похоже, работало, и парню захотелось посмотреть, для чего оно предназначено.

Сооружение находилось во внутренней части гавани, где стояло под разгрузкой судно. У него было плоское днище, пошире, чем у ладьи, на которой приплыл Найл. Внутренность судна разделялась переборками, чтобы груз во время шторма не мотало по палубе. Там было полно тюков из грубой коричневой ткани.

Колесо в нижней части деревянного приспособления позволяло заводить верхнюю его часть над палубой, и тогда сверху плавно опускалась подвешенная на веревках деревянная платформа. Когда на платформу укладывали довольно много тюков, та снова поднималась и перекочевывала на причал, где груз перегружали на подводы. Найлу все это казалось чудом техники, и он зачарованно глядел на работу устройства.

Его также заинтересовал человек, наблюдавший за разгрузкой. Ростом он был гораздо ниже, чем окружавшие его здоровяки-грузчики – едва ли не ниже, чем сам Найл.

Одет он был в потрепанную куртку и забавный головной убор с козырьком, защищающим глаза от солнца.

Он выкрикивал команды бойким, резким голосом со странным, малопонятным Найлу акцентом.

Человек явно не принадлежал к числу портовиков, не был он, похоже, и моряком. Найл лениво подключился к уму крепыша и тотчас убедился в правоте своей догадки. Его мыслительные вибрации были подвижными и активными, совершенно не похожими на невнятные, сонные, как у муравьев, сигналы моряков и портовых рабочих.

Когда юноша попробовал проникнуть глубже, человек, нервно поведя плечами, обернулся: почувствовал, что кто-то пытается вторгнуться в рассудок – точно так же как в свое время реагировали родные Найла.

Секунду спустя его взгляд упал на юношу. Человек, казалось, вот-вот что-то скажет, но тут на него, чуть не опрокинув, натолкнулся грузчик с тюком на холке, и крепыш рассержено гаркнул:

– Гляди, куда прешь, безмозглый! Однако минут через десять, когда последний тюк лег в штабель, человек поднялся-таки по трапу и подошел прямиком к Найлу. Юноша, сидя на якорном вороте, посмотрел на него с нарочитым простодушием. Лицо человека было продолговатым, с крупным носом-клювом, на голове – большие залысины. Опустив Найлу на плечо руку, он заглянул ему в глаза, скорчив при этом зверскую мину, и спросил: