— О, всемогущий Аллах! — упав на колени, стуча лбом о пластик пола номера «люкс» отеля «Бедуин», взывал к Всевышнему Филдс, он же Хихиклз. — Надоумь своего нерадивого отрока, как подбить репертуар для остолопа Онанги Мананги! Сверши же, черт тебя подери, чудо!

И вот, когда до начала представления оставалось семнадцать минут, Аллах внял мольбам нерадивого отрока.

— Эй, Драндула, вставай! — теребил Филдс храпящего Онангу. — Теперь я знаю, что нам делать!

— Слушаю, экселенс…

— Что такое песни племени Гдмбото? Ну, проще говоря, откуда они взялись и кто их здесь может знать?

— Понятия не имею, экселенс.

— Вот именно! Здесь их никто и не знает, потому как принадлежат они малоизвестному в Саудовской Аравии Коле Курчавому, почившему в бозе.

— Почившему в бозе? Я ничего не понимаю, экселенс!

— «Мне бы супчик с курочкой да на печку с дурочкой!» Понимать будут другие. Ты будешь исполнять. Как говорится, возьми гитару, гитара скажет… Или я ничего не смыслю в напевах племени Гдмбото, или Драндула Брамбамба станет суперзвездой Эр-Рияда!

И Филдс заговорщицки подмигнул Онанге.

…К фешенебельному отелю «Бедуин» один за другим подкатывали роскошные лимузины, принадлежащие людям, о сказочных богатствах которых на Ближнем Востоке слагались легенды. На крышу отеля опустился вертолет с личным сералем Аль-Абд Гамаси — девяносто шесть невольниц гарема министра культуры желали слушать и лицезреть лирико-экзотические миниатюры племени Гдмбото. Шикарный зал ресторана, декорированный в стиле «неосекс-аул», заполнила саудовская знать. Королевское семейство, скрытое от любопытных взоров персидским балдахинами, в предвкушении зрелища предавалось чревоугодию. Мощные «эйр-кондишн» нагнетали прохладу альпийских лугов. Волоокие восточные гарсоны сновали между столами, разнося шампанское и фрукты.

Но вот зал постепенно погрузился во мрак, грянула невидимая стереоаппаратура и, сверкая неотразимыми улыбками, на сцену выпорхнули грациозные герлс, обнажив в разноцветии огней рампы свои откровенно неприкрытые прелести. Грандиозное шоу, состряпанное большим знатоком культурно-массовых зрелищ Джозефом Хихиклзом всего за какие-нибудь семнадцать минут, стремительно раскручивалось во всем своем блеске и великолепии. Однако саудовская публика, как и ожидалось, не очень-то спешила выказывать восхищение, — пусть все это и было зажигательно, тем не менее не являлось для нее чем-то новым. Варьете есть варьете. Филдс стал замечать зевки на лицах достопочтенных мусульман.

Ну, Драндула, не подкачай — теперь твой выход!

— Уважаемые гости! — гаркнул Филдс в микрофон. — Дамы и господа! Вас приветствует мисс Драндула Брамбамба — самая лиричная, поэтичная, экзотичная и мелодичная вокалистка племени Гдмбото!!

На сцену, спотыкаясь, выкатилось нечто, представляющее немыслимую смесь тряпья, перьев, кухонной утвари, хвостов диких животных, бутылок, листьев кокоса с вкраплениями (чтоб все видели!) фотографий жен министра культуры Саудовской Аравии. Лицо скрывала маска, имитирующая звериный оскал противников справедливого урегулирования ближневосточной проблемы. Единственное, что в этом хвостатом существе напоминало о его профессиональной принадлежности, — семиструнная гитара, болтавшаяся чуть пониже поясочка миниатюрно-амбалистской вокалистки.

Филдс объявил:

— Одна из наиболее популярных песен племени Гдмбото «В тебе что-то есть, милашка Драндула!»

Онанга Мананга, изгаляясь, силясь взять мало-мальски пристойный аккорд, безжалостно коверкая воровской сленг почившего в бозе Коли Курчавого, заблеял в микрофон:

В зале стояла гробовая тишина. Эмиры и шейхи, которых, казалось, уже невозможно ничем удивить, как загипнотизированные, внимали Драндуле Брамбамбе. Когда вокалистка стала отбивать ногой такт, зал последовал ее примеру. Кружась в диком вихре, раскидывая по сторонам кухонную утварь, Онанга Мананга входил в раж:

В зале творилось нечто невообразимое! Куда девалась мусульманская добропорядочность?! Даже королевское семейство, напрочь забыв о врожденном этикете, высунулось из-под персидских балдахинов, не в силах оторваться от захватывающего стриптоматического зрелища.

Такого ажиотажа, граничащего с безумием, великосветский Эр-Рияд не помнил со времен нашествия римских легионеров. На сцену летели реалы, доллары, пиастры, золотые кулоны и бриллиантовые колье. Путаясь в хвостах диких животных, Онанга, потеряв стыд и совесть, неуклюже метался по сцене, лихорадочно подбирая восточные дары. «Воздастся всем сразу и каждому в отдельности!» — кричал он, вызывая взрывы громоподобного хохота. В запасе у Онанги имелось два хита: «Сорри, ай эм леди» (дословно «Извините, я леди», что в переводе Филдса звучало как «Я не такая, я жду трамвая»), и «Папа воз э роллинг стоун» («Мой папа был перекати-поле»), призванные потрафить вкусам распущенной золотой саудовской молодежи. Однако необходимость исполнять хиты отпала сама по себе — золотая молодежь и без того прониклась высоким искусством племени Гдмбото. В общем, успех был полным!

…На следующее утро все столичные газеты пестрели замысловатой вязью арабского шрифта, возвестив о восхождении доселе невиданного светила на эстрадном небосклоне Эр-Рияда. Критики, захлебываясь от восторженных чувств, на все лады превозносили виртуозное владение инструментом, отточенное мастерство и очаровательную непринужденность исполнения, ну и, естественно, свое, самобытное прочтение певицей темы луны, фонтана и обездоленного карманщика. Чертовски трогательно!

Второе представление с не менее грандиозным успехом на едином дыхании прошло под сводами ресторана отеля «Бедуин». За ним последовало третье, четвертое, седьмое, двенадцатое… В гримуборной Онанги уже не хватало места для сундуков, куда тот складывал валютные и ювелирные поступления в фонд развития песенного жанра полуострова Кактусячий. Филдс недоумевал: почему никто не бьет тревогу по поводу красной опасности? Ведь одно только упоминание Тулы, Саратова и Филатова, не говоря уж об Одессе, последнего дурака наведет на мысль, что дело здесь нечисто, что длинная рука Москвы крепко вцепилась в культурную жизнь Саудовской Аравии, вцепилась и не думает отпускать.

Конечно, куда приятней купаться в лучах славы, нежели барахтаться в сомнительных авантюрах! Онанга, кстати говоря, в обход Филдса телеграфировал в лондонский музей восковых фигур мадам Тюссо с просьбой увековечить в воске свой образ; в ответной телеграмме мадам Тюссо в самых лестных выражениях расписывалась в своем восхищении непревзойденным нахальством Онанги.

Тем не менее расчет Джона Филдса оказался верным. После одного из представлений к ним в гримуборную нагрянула жандармерия.

— Я уполномочен произвести тщательный обыск на предмет кое-чего, что может вызвать, как вы уже догадались, подозрение.

— Вы не имеете права врываться в закулисную жизнь творческого индивида! — взбеленился Онанга. — Вон из гримуборной честной туземки!

— Что там долдонит эта папуаска насчет честности? — спросил жандарм подопечного. — Начхать я хотел на ее глупые доводы. Обыскать!