Донг!– металлически звякнула железная тарелка, подвешенная к столбику на помосте. Донг!
Знахарь Мырман отворил оконце и выглянул. Фонарь в руке только слепил его, он его отставил.
– Кой черт там звонит ночью? – рявкнул он. – Стукни себя по пустому лбу, засранец, бандюга, ежели тебе приспичило стучать! Вон, пошли прочь, пьянь сволочная! А ну быстро! Тут у меня самострел натянут! Кому там не терпится получить шесть вершков стрелы в задницу?
– Господин Мырман! Это я, Шани!
– Что? – Знахарь высунулся сильнее. – Мазель Шани? Сейчас? Ночью? С чего бы это?
– Опустите мостик, господин Мырман! Я принесла, что вы просили!
– Именно теперь, в темень? Не могли днем, мазель?
– Днем слишком много глаз. – Худощавая фигурка в зеленом плаще замаячила на помосте. – Если увидят, что я вам ношу, меня выкинут из Академии. Опустите мостик, я не хочу стоять под дождем, у меня туфельки промокли.
– Вы не одна, мазель? – подозрительно бросил знахарь. – Обычно приходите одна. Кто там с вами еще?
– Друг. Как и я – жак. Одной, что ли, мне тащиться ночью в ваш заразный район? Мне что, невинность не дорога, или как? Пустите меня наконец, черт побери!
Бормоча себе под нос, Мырман освободил собачку воротка, мостик, со скрипом опустившись, стукнул о доски помоста. Знахарь прошел к двери, отодвинул засов. Не убирая заряженного арбалета, осторожно выглянул.
Он не заметил метящего в висок кулака в черной, утыканной серебряными набивками перчатке. Зато, хоть ночь и была темной, безлунной, а небо – затянуто тучами, вдруг увидел десятки тысяч ослепительно ярких звезд.
Тубланк Мишеле еще раз провел бруском по острию меча. Видно было, что это действие поглощает его без остатка.
– Итак, мы должны для вас убить человека. – Он отложил брусок, протер рукоять кусочком намазанной жиром кроличьей шкурки и критически осмотрел лезвие. – Обычного человека, который шлендается в одиночку по улицам Оксенфурта, без гвардии, без эскорта, без телохранителей. Даже без слуг. И чтобы его прикончить, нам не надо будет ни в храмы врываться, ни в ратуши, замки или гарнизонную крепость… Так, милсдарь Риенс? Я верно вас понял?
Мужчина с лицом, изуродованным рубцом, оставшимся после ожога, утвердительно кивнул, слегка прищурив темные влажные глаза с неприятным выражением.
– Кроме того, – продолжал Тубланк, – когда мы убьем этого типа, нам не будет нужды прятаться где-нибудь ближайшие полгода, потому что никто не станет за нами гоняться или нас разыскивать? Никто не напустит на нас выпивох или любителей заработать наградные? Мы не станем объектами родовой вражды либо кровной мести? Иначе говоря, милсдарь Риенс, нам предстоит замочить для вас обыкновеннейшего, ничем не примечательного, не имеющего никакого веса фраера?
Мужчина со шрамом не ответил. Тубланк глянул на неподвижно сидевших на скамейке братьев. Рицци, Флавиус и Лодовико, как всегда, молчали. В этой троице на их долю приходилась работа, а разговоры разговаривать было делом Тубланка. Потому что только Тубланк посещал в свое время храмовую школу. Убивал он ничуть не хуже братьев, но сверх того еще умел читать и писать. Ну и молоть языком.
– И вот, чтобы убить такую серь, милсдарь Риенс, вы нанимаете не первого попавшегося портового пьянчужку, а нас, братьев Мишеле? За сто новиградских крон?
– Ваша обычная ставка, – процедил мужчина с рубцом. – Верно?
– Неверно, – холодно возразил Тубланк. – Мы промышляем не тем, что замачиваем обычных фраеров. А коли уж беремся… Милсдарь Риенс, гусь, которого вам желательно видеть трупом, обойдется вам в двести. Двести честных, блестящих крон с вычеканенной меткой новиградского монетного двора. Знаете почему? Потому что в этом дельце имеется запашок, милостивый государь. Не говорите мне, какой именно, обойдемся. Но за него надо заплатить. Двести, я сказал. Ну по рукам, и можете считать, что ваш… дружок испекся. Не хотите – ищите кого другого.
В воняющем гнилью и прокисшим вином подвале повисла тишина. По глиняному полу, быстро перебирая лапками, бежал таракан. Флавиус Мишеле с треском растоптал его молниеносным движением ноги, почти не изменив позы и совершенно не изменив выражения лица.
– Согласен, – сказал Риенс. – Получите двести. Пошли.
Тубланк Мишеле, с пятнадцати лет промышляющий убийствами, ничем не выдал удивления. Он не надеялся выторговать больше ста двадцати, ну ста пятидесяти. И тут сообразил, что низковато оценил сочившийся от этого дельца «запашок».
Знахарь Мырман очнулся на полу собственного дома. Он лежал на спине, спеленутый, как баран. Сильно болел затылок. Он помнил, что, падая, ударился головой о дверной косяк. Болел висок, по которому его стукнули. Пошевелиться он не мог, потому что на грудь тяжело и безжалостно давил высокий, застегнутый на крючки ботинок. Знахарь, щурясь, глянул вверх. Ботинок принадлежал высокому мужчине с белыми, как молоко, волосами. Лица Мырман не видел, оно скрывалось во мраке, которого не пробивал стоявший на столе фонарь.
– Не отнимайте жизнь… – простонал Мырман. – Пощадите ради богов… Деньги отдам… Все отдам… Покажу, где спрятаны…
– Где Риенс, Мырман?
При звуке этого голоса знахарь затрясся. Он был не из пугливых, и его мало чем можно было пронять, но в голосе беловолосого было все то немногое, что пронять могло. И нечто большее.
Нечеловеческим усилием воли знахарь переборол страх, ползающий по внутренностям отвратным слизняком.
– А? – Он прикинулся изумленным. – Что? Кто? Как вы сказали?
Мужчина наклонился, и теперь Мырман увидел его лицо. Увидел глаза. И желудок ушел у него аж до прямой кишки.
– Не крути, Мырман, не верти хвостом, – послышался из тени знакомый голос Шани, медички из Академии. – Когда я была у тебя три дня назад, то здесь, на этом вот табурете, за этим самым столом сидел субъект в плаще, подбитом ондатрой. Он пил вино, а ведь ты никогда никого не угощаешь, только самых близких друзей. Он подъезжал ко мне, нагло уговаривал пойти потанцевать в «Три Звоночка». И даже задумал было лапаться. Пришлось дать по рукам. А ты сказал: «Оставь ее, милсдарь Риенс, не пугай. Мне с академичками надо жить в мире и крутить интересы». И вы оба хохотали, ты и твой милсдарь Риенс с ошпаренной мордой. Так что не разыгрывай идиота, потому что эти люди не глупее тебя. Давай выкладывай, пока вежливо просят.
«Ах ты, шклярка заумная, – подумал знахарь. – Ах ты, гадина предательская, ты, харя рыжая, уж я тебя найду, уж я тебе отплачу… Только бы выбраться из этой истории…»
– Какой Риенс? – заныл он, извиваясь и тщетно пытаясь высвободиться из-под давящего на грудину башмака. – И откуда мне знать, кто он и где он? Мало ли кто сюда приходит, всякие разные, так что же я…
Беловолосый наклонился еще больше, медленно вытащил кинжал из-за голенища второго ботинка, а первым сильнее нажал на грудь знахаря.
– Мырман, – сказал он тихо. – Хочешь, верь, хочешь, не верь. Но если ты сейчас же не скажешь, где находится Риенс… Если немедленно не раскроешь, как связываешься с ним… то я тебя по кусочкам скормлю угрям в канале. Начну с ушей.
В голосе беловолосого было нечто такое, что заставило знахаря тут же поверить каждому его слову. Он глядел на клинок и знал, что он острее тех ножей, которыми сам вскрывал язвы и чирьи. Его так затрясло, что упирающийся в грудь ботинок стал нервно подпрыгивать. Но он молчал. Вынужден был молчать. Пока что. Потому что если Риенс вернется и спросит, почему он его выдал, Мырману придется показать почему. «Одно ухо, – подумал он, – одно ухо я должен выдержать. Потом скажу…»
– Зачем терять время и пачкаться кровью? – неожиданно послышался из мрака мягкий женский альт. – Зачем рисковать? Ведь он начнет крутить и врать. Позвольте мне применить свои методы. Заговорит так быстро, что искусает себе язык. Придержите-ка его.
Знахарь взвыл и дернулся в путах, но белоголовый прижал его коленом к полу, схватил за волосы и вывернул голову. Рядом кто-то опустился на колени. Мырман почувствовал запах духов и мокрых птичьих перьев, ощутил прикосновение пальцев к виску. Хотел крикнуть, но горло ему перехватил ужас, и он сумел только пискнуть.
