С какой радостью вышел Борис из кабинета Зотовой! Он шел домой по пустым улицам и думал, что дальше все будет хорошо, просто отлично. Он закончит ординатуру в будущем году, найдет работу в каком-нибудь кооперативе, а если повезет – в частной клинике. Почему нет? Он классный специалист, такие везде нужны. Потом можно будет заработать на небольшую квартирку в Москве, обменять Лесногорскую с доплатой, машину купить. Можно ведь зарабатывать деньги, не делая тех гадостей, которые он делал, работая с Зотовой. Да, теперь все будет хорошо!
Но от радости не осталось и следа после утреннего разговора с женой. Выслушав новость, Регина сказала:
– Ты с ума сошел? На что мы будем жить?
– Да ты хоть знаешь, чем мне там приходилось заниматься?
– Не знаю и знать не хочу. Ты кормил семью. Если вы с Зотовой воровали, так все воруют. Главное – не попадаться.
– А ты хоть представляешь, что именно мы воровали?
– Мне это неинтересно.
На сем разговор был окончен.
Итак, Симаков потерял работу, а теперь может запросто потерять и семью. У Регины было твердое убеждение: мужчина обязан кормить семью, а если не может – он не мужчина, не муж и не отец.
В результате своего красивого жеста Борис теперь не только кормить, но и гарантировать безопасность своей семье не может. Угрозы Зотовой – не блеф. Значит, либо надо приползти к ней на брюхе: «Амалия Петровна, простите меня, дурака, погорячился», либо идти против нее.
Первое было невозможно. Он потерял бы уважение к себе, растоптал бы себя самого. Остается второе: потягаться с Зотовой. А почему нет? Пожалуй, это – единственно возможный и достойный вариант.
Решение созрело, и Симаков наконец смог спокойно заснуть.
Дверь, за которой могла бы скрываться лаборатория, Валя Щербакова нашла в самом конце коридора, в маленьком закутке. Раньше Валя ее не замечала, но теперь, подойдя поближе и разглядев внимательно, обнаружила, что дверь эта отличается от других – она стальная, с каким-то мудреным замком, и на ней нет никакой таблички. Ни разу за всю свою практику Валя не видела ее открытой.
«Да, скорее всего лаборатория именно там, за стальной дверью. А что толку? Я все равно туда не войду, – подумала она. – Надо последить за Зотовой, посмотреть, кто входит туда, кроме нее, что туда приносят, что выносят оттуда».
Валя побрела по коридору к ординаторской, размышляя о том, что пользы от ее шпионажа будет мало. Если и правда в больнице происходит весь этот кошмар, доказать ничего не удастся. Не допустят...
Дверь в маленькую отдельную палату, где лежали послеоперационные больные, была приоткрыта. Вале показалось, что оттуда раздаются тихие всхлипывания.
В палате было темно и душно. Лежавшая на койке женщина горько плакала.
– Что случилось? – тихо спросила Валя. – Вам плохо?
– Да, – ответила женщина, – мне плохо. Я так хотела девочку. Она была живая, я бы выходила ее.
– Вам сделали искусственные роды? – догадалась Валя и присела на край койки.
– Да. Но сказали, что был выкидыш.
Валя взяла женщину за руку. Рука была ледяная.
– Хотите, я вам чайку горячего принесу?
– Девушка, миленькая, который сейчас час? – Женщина приподнялась на койке.
– Без десяти одиннадцать.
– Я вам номер скажу, вы позвоните, пожалуйста, моему мужу.
– Конечно!
Георгий Глушко ждал звонка. Вечером, когда он пришел домой с работы, теща, сидевшая с детьми, сообщила:
– Звонили из консультации. Лидочку прямо оттуда увезли в больницу на обследование. В какую именно больницу и что случилось, не сказали.
Георгий сильно нервничал. Вера Александровна покормила ужином его и детей и уехала домой.
– Станет известно что-нибудь, сразу звони, – сказала она на прощание, – звони в любое время. Завтра суббота, я приеду утром, посижу с мальчиками, а ты отправляйся к Лидуше в больницу. Только узнай, в какую.
В десять вечера Георгий уложил детей, прочитал им очередную главу «Пеппи Длинный-чулок», погасил свет в детской и отправился на кухню. Поставив чайник на огонь, он закурил и стал думать: что могло случиться с Лидой?
У нее уже двадцать вторая неделя. До сегодняшнего дня все шло нормально. Интересно, в какую ее увезли больницу? И зачем? Почему до сих пор никто не звонит?
Впрочем, было бы что серьезное, сообщили бы. Сейчас уже поздно, а завтра утром Лидуша сама позвонит. Но лучше бы сегодня узнать.
В коридоре раздалось шлепанье босых ног, на пороге кухни возник двухлетний Данилка.
– А где мама? – спросил мальчик, сладко зевая.
– Мама немножко заболела, ее повезли в больницу. Полечат и отпустят.
– Я хочу к маме, – строго сказал Данилка.
– Ты сейчас поспи, а завтра утром мы поедем, маму заберем домой.
– Я не хочу спать. Поехали сейчас. Я хочу к маме.
Георгий отнес Данилку в кроватку, посидел с ним немного, гладя мягкие, шелковистые волосенки – так делала Лида, когда мальчик не мог заснуть: сидела с ним и тихонько гладила по головке.
– Ну, пожалуйста, – уже засыпая, пробормотал Данилка, – поехали сейчас к маме.
Когда мальчик наконец уснул, Георгий вышел на цыпочках из детской, прикрыл дверь и вернулся на кухню.
«Ведь наверняка есть какая-то общая справочная служба, где сообщают, в какую больницу отвезли человека, – размышлял Георгий, – но нет телефонного справочника в доме, а если звонить по „09“, придется занять телефон на час, не меньше – там постоянно занято. А вдруг Лидуша сама будет звонить в это время или кто-то из больницы?»
Чайник давно закипел, Георгий налил себе чаю, закурил еще одну сигарету. И тут раздался телефонный звонок.
– Лидуша? – крикнул Георгий, схватив трубку.
– Здравствуйте, Георгий Иванович, – ответил незнакомый молодой голос, – меня зовут Валя. Ваша жена просила позвонить.
– Вы из больницы? Где она? Что случилось?
– Лидия Всеволодовна в Лесногорской городской больнице, в отделении гинекологии.
– В Лесногорской? Это же сорок километров от Москвы! Что с Лидушей?
– Георгий Иванович, я понимаю, глупо так говорить, но вы все-таки постарайтесь успокоиться. Лидии Всеволодовне сделали искусственные роды.
– Но ведь все было нормально! Зачем?
– Я пока ничего не могу вам сказать, – вздохнула Валя, – я студентка, а здесь просто практику прохожу. Вы приезжайте завтра, фруктов ей привезите, соков каких-нибудь, а главное – постарайтесь ее успокоить.
– Как она себя чувствует? – упавшим голосом спросил Георгий.
– Ну, в общем, ничего. Только плачет все время. У вас есть дети?
– Да, – растерянно ответил Георгий, – трое мальчиков.
– Ну, слава Богу. Вы обязательно завтра приезжайте.
– Спасибо вам. Скажите Лиде, дома все нормально. Дети спят.
«А ведь его не пустят!» – подумала Валя, повесив трубку.
В ординаторской закипел чайник, она налила два стакана, бросила в карман халата горсть карамелек и сушек и отправилась в послеоперационную палату.
А Георгий Глушко достал из холодильника непочатую бутылку водки, налил себе полстакана, выпил залпом, закусил кусочком черного хлеба.
«Значит, четвертого ребенка не будет, – подумал он, – ну что ж, трое детей уже есть. В наше время это много. Но почему мне так тошно? А Лидуше сейчас каково? Девушка из больницы сказала, мол, плачет Лида. Интересно, зачем ее все-таки повезли в Лесногорск? Что, в Москве больниц мало?»
Георгий хотел налить себе еще водки, но передумал. Завтра он должен быть со свежей головой. Он вспомнил, что надо позвонить теще.
Вера Александровна отнеслась к сообщению спокойно.
– Ну, дело житейское. Я сама двоих родила, троих выкинула. Такая наша бабья доля. Да и куда вам четвертый-то ребенок? Может, оно и к лучшему.
Почему-то после разговора с тещей стало еще тошней. А когда Георгию было тошно, он звонил своему старому другу, однокласснику Сереге. Встречались они редко, да и перезванивались нечасто, но всегда знали, что они есть друг у друга, как бы ни повернулась жизнь. А жизнь у них повернулась по-разному: Георгий – всего лишь мастер на часовом заводе, а Серега – подполковник милиции.
