– Хоть бы окошко было открыто! Хоть бы глянуть, что там.

Все осужденные услышали истошный крик:

– Бляди! Бляди! Вот вам! – и снова автоматная очередь длиной на половину магазина слилась с грохотом и лязгом вагонных колес.

– Вот это да! – сказал Сема. – Неужели перепились и стреляться начали?

Догадка старого тюремного волка была не далека от истины. Молодой солдат Вася Башметов, замученный и задерганный, трое суток отдежурил, не смыкая глаз, и его нервы сдали.

Он разрядил в прапорщика, двух сержантов и ефрейтора – во всех, кому он был обязан подчиняться, рожок своего автомата.

– Открой! Открой! – завопил Сема, стуча в дверь кулаками.

И тут произошло удивительное. Может быть, его голос, а может еще что-то подействовали на Василия Башметова, молодого рядового конвойного полка. Грохоча сапогами, он побежал в купе, где лежали залитые кровью, им же расстрелянные его приятели, взял у прапорщика связку ключей и с ней вернулся к двери, за которой в купе находились Грош, Сема и двое их младших друзей по несчастью. Ключ долго боролся с замком, видно, пальцы у солдата дрожали.

Наконец ригели поддались, железо скрежетнуло и дверь открылась. Перемазанный кровью, с перекошенным белым, как полотно лицом, стоял, прижавшись к стене, держа в левой руке автомат, а в правой связку ключей, солдат Василий Башметов.

– Что стряслось, сынок?

– Да они, бляди, – бормотал Василий и тут же заплакал, опустился на колени. Его плечи задрожали, а сам он затрясся и стал корчиться в узком проходе.

Осужденные переглянулись. Сема кивнул Грошу:

– Я же тебе говорил! Видишь, парня задергали. Ну, и что ты натворил?

Парень ничего не мог говорить, его рвало без остановки. Он корчился так, словно у него в горле был моток колючей проволоки и она не давала ему ни дышать, ни подняться.

– Да погоди ты, – Сема положил руку на плечо солдата, – вставай, вставай, братуха! Зря ты так. А пушечку дай-ка сюда, пока чего еще не натворил, он потянулся и взял за ствол автомата.

Солдат вырвал свое оружие и хотел отшатнуться, но Грош не дал это сделать солдату. Его крепкие пальцы сомкнулись на тонкой шее Василия Башметова.

– Не надо баловать пушкой, не надо, браток, баловать, – шептал он, глядя в выпученные, полные ужаса глаза солдата.

А его пальцы в это время, словно тиски, сжимали тонкую шею солдата. Башметов дергался, пытаясь освободиться, а Грош смотрел ему прямо в глаза, видел в них свое отражение и продолжал все сильнее и сильнее сжимать пальцы, приговаривая:

– Не дергайся, браток.

Голова Василия Башметова в последний раз судорожно дернулась, а пальцы бывалого уголовника разжались, и солдат рухнул на пол в лужу своей же блевотины.

– Вот так-то будет лучше. Полежи, полежи, браток.

– Эй, что там? Что там? – слышалось из-за закрытых дверей, – осужденные хотели знать, что происходит в коридоре.

Грош прижал указательный палец к губам, давая этим знак попутчикам, чтобы те не проронили ни звука. А сам отделил пустой рожок от автомата, взял у мертвого Василия Башметова полный рожок, щелкнул, присоединяя к автомату, а затем передернул затвор, досылая патрон в патронник.

– Ну что, ты со мной, Сема? – спросил он у приятеля.

– Куда с тобой?

– Ноги надо делать, ноги, братишка. Другого случая, кореш, нам не представится. А за то, что мы с тобой замочили солдат, нам вышка светит.

Это я уж тебе точно могу обещать, поверь мне.

– Одного ж только, да и того – ты.

– Я человек бывалый, знаю.

– Одного, тех он сам.

– Конвойники парнишку все равно бы замочили сами, и остальных на нас свалят.

– Как на нас? – словно бы не понимая, тихо прошептал Сема.

– Вот так, на нас! Ведь им это выгодно.

– Так куда мы побежим, Грош?

– Как куда – домой, в Москву.

– Мы же сейчас хрен знает где, небось, Свердловск еще когда проехали.

– Свердловск, Свердловск.., далеко он сзади остался, к Иркутску подъезжаем, но и сюда ходят поезда, самолеты летают. Пушка у нас есть, доберемся как-нибудь.

– Да зима, холод!

– Какая на хрен зима! Весна давно, – сказал Грош и словно бы взвесил автомат на руках.

– А эти что? – вплотную подойдя к Грошу, спросил Сема.

– Кого ты имеешь в виду?

– Ну, те, что там, кого этот пострелял?

– А что нам про этих конвойников вонючих думать, ноги надо уносить.

– А молодых с собой возьмем?

Грош задумался. Два молодых парня, широкоплечих, с крепкими накачанными шеями, с огромными кулаками, изумленно смотрели на все происходящее, не зная, что им предпринять.

– Думаю, можно взять их с собой. Не помешают, пригодятся в дороге.

– А может, ну их? – сказал Сема.

– Может, и ну их. Правда, заложить могут.

Заложите? – посмотрел на парней Грош, поводя стволом автомата.

– Мы? Нет! Никогда!

– С нами пойдете?

– Да, пойдем, – сказал тот, что был чуть повыше. – Конечно пойдем!

– Сроки у вас небольшие и если что, то вам, соколики, накрутят на всю катушку, уж будьте спокойны. Пошли, возьмем оружие, харчи, надо быстро, – заторопил Сему Грош. Вперед, быстрее!

– Не пойдете, вас конвойники прикончат.

И заключенные двинулись по узкому проходу туда, к купе, где лежали расстрелянные Василием Башметовым его же товарищи.

Начальник конвоя узнал о побеге ровно через час. Узнал случайно. Могло пройти и два часа, и три, если бы командиру роты не пришло в голову пойти проверить, как несут службу его подчиненные, конвойники, скорее всего, он оставался бы в неведении до самой остановки. Но так уж случилось.

У командира роты капитана Свиридова, человека опытного и видавшего многое за свою долгую службу, перехватило дыхание, когда он увидел, что творится в купе третьего вагона.

– Ну, бля! – единственное, что он смог выдавить из себя.

– Да.., товарищ капитан.

– Ну…

Минут через десять прозвучал сигнал тревоги и все конвойники были подняты в ружье. Поезд за этот час успел пройти около девяноста километров. Заключенные, находившиеся в вагоне, из которого совершен побег, были допрошены жестоко – так жестоко, как, возможно. Их не пытали так изощренно, даже в следственном изоляторе. И заключенные, естественно, проговорились, сказали, когда именно услышали выстрелы.

И капитан Свиридов выяснил, побег четырех заключенных, неизвестно как выбравшихся из своей камеры, совершен на двести девяносто седьмом километре.

За окнами начинался неспешный рассвет.

– Вот бля.., вот бля… – приговаривал капитан Свиридов и, грязно матерясь, отдавал распоряжения.

Еще через два с половиной часа, когда окончательно рассвело, на двести девяносто седьмом километре кружили вертолеты. А заключенные – Грош, Сема и их молодой кореш уходили по последнему весеннему снегу к реке. Своего четвертого приятеля, с которым случилось несчастье, они оставили под насыпью железной дороги. Когда заключенные выпрыгивали из вагона, первым совершал прыжок Грош, за ним Сема, а уж потом молодые. Одному из них не повезло, он сломал левую ногу. Когда Грош и Сема нашли его, из голени торчала острая кость, пробившая ткань брюк. Молодой парень корчился, на побелевших губах, потрескавшихся и искривленных, выступила кровавая пена.

– Не бросайте меня! – взмолился заключенный.

– Не сцы, не бросим, – сказал Сема и посмотрел на Гроша.

Тот пожал плечами.

– Куда его тащить, нам самим надо ноги уносить. Его не спасем, а сами погибнем.

– Братки, братки… – взмолился парень, скребя пальцами крепкую, как засохший бетон, корку снега. На снегу виднелась кровь. – Не бросайте меня, не бросайте! Спасите! Я буду молчать!

– Конечно, будешь молчать… – кровожадно сузив глаза, пробормотал Грош.

– Давайте возьмем! – попросил второй парень, поглядывая то на Гроша, то на Сему, понимая, что его слово здесь ничего не решает, но не хотелось ему брать грех на душу самому.

На своего приятеля-подельщика он смотреть боялся, вернее, не хотел встречаться с ним взглядом.