Майкл смотрит на меня взглядом врача, словно пытаясь решить, не в маниакальном ли я состоянии. Меня так и подмывает позвонить матери и поинтересоваться, не знает ли она, где Энн, но потом я отказываюсь от этой мысли. Все, чего я добьюсь своим звонком, – это ввергну мать в панику. Если Энн захочет исчезнуть, никто из семьи не сможет ее найти. У нее был обширный опыт.

– Что я могу сделать? – спрашивает Майкл.

– Ты уже и так сделал больше чем достаточно. Ты приютил меня. Теперь я должна принять кое-какое решение.

– Насколько психически устойчива твоя тетя?

– Две попытки самоубийства. Одна – в колледже, и одна – перед тем как ей исполнилось сорок. Если мать перезвонит мне через пять минут и скажет, что Энн умерла, я не удивлюсь.

– Господи Иисусе!

– Вот именно. Она была одержима мыслью завести ребенка, но так и не смогла забеременеть. Дикие перепады настроения… Ее печень законсервирована в джине.

– А что еще рассказал тебе Кайзер? Они что, нашли очередную жертву убийства?

Я колеблюсь.

– Сейчас я не могу говорить об этом. Не обижайся, но оперативная группа помешана на секретности.

Майкл с подозрением смотрит на меня. Вчера вечером я, без сомнения, нарушила все возможные правила конфиденциальности в разговоре с ним, а сегодня вдруг решила поиграть в…

– Кэт?

Прежде чем я успеваю ответить, звонит телефон Майкла. На экране появляется надпись: «Абонент неизвестен». Я жестом показываю ему на телефон.

– Я могу ответить?

Он кивает.

– Доктор Ферри слушает.

– Здравствуйте, Кэтрин.

Я киваю Майклу и беззвучно шепчу: «Малик».

– Что за проклятые игры вы со мной затеяли, доктор? Вы вели себя так, словно вас посетило озарение свыше, вы с легкостью диагностировали мои проблемы и намекали на всякие вещи относительно моей семьи. А правда, оказывается, состоит в том, что все эти факты вы с самого начала узнали от Энн. Разве не так?

Он отвечает далеко не сразу:

– И да, и нет.

– О, пожалуйста! Перестаньте вешать мне дерьмо на уши, хорошо?

– Какие неприличные выражения, Кэтрин! А что об этом думает доктор Гольдман?

Сердце у меня замирает. Говорила ли я Энн, как зовут моего терапевта?

– Где моя тетя, доктор?

– Не имею ни малейшего представления.

– Она с вами?

– Нет.

– Почему она заплатила за вас залог?

– Потому что я попросил ее об этом. У меня было туго с наличными, а она, я знал, может достать деньги.

– Вы просто бессовестный сукин сын! От чего вы лечили Энн: от проблем, связанных с сексуальным насилием, или от биполярного расстройства?

– Вы знаете, что это сугубо конфиденциальная информация.

– Чушь собачья! Вы нарушаете правила, если вам это выгодно, и прячетесь за ними, когда это подходит!

– Нам нужно поговорить, Кэтрин. Сейчас у меня мало времени. Нам нужно встретиться лично.

Я закрываю глаза.

– Расскажите мне о Маргарет Лавинь.

– Маргарет… Но… Что с ней?

– Она пыталась покончить с собой с помощью большой дозы инсулина. Сейчас она в коме, но оставила записку, в которой обвиняет вас в соучастии в убийствах.

На другом конце провода воцаряется долгое молчание.

– Вы лжете.

– Вы знаете, что нет.

– Что написано в записке?

– Что-то вроде: «Да простит меня Господь, погиб невинный человек. Пожалуйста, передайте доктору Малику, пусть он прекратит это».

– О боже! – произносит он едва слышным шепотом.

– Сегодня биологический отец Маргарет арестован по обвинению в растлении малолетних. Еще удивительнее то, что ее отчим был одной из пяти жертв в Новом Орлеане. Это вам ни о чем не говорит?

В трубке слышится частое дыхание Малика.

– Вы все еще считаете, что нам нужно встретиться? Или вы намерены сдаться властям?

– Я не могу… Это невероятно. Нам крайне необходимо встретиться.

Я даже и представить не могла, что когда-нибудь услышу такое волнение в голосе Натана Малика.

– Это вы убили пятерых мужчин в Новом Орлеане, доктор?

– Нет. Клянусь вам в этом.

– Но вы знаете, кто это сделал.

– Я не могу сказать вам этого.

– Вы должны рассказать кому-нибудь.

– Нет, не могу.

– Моя тетя входила в вашу «группу X», доктор?

– Я не могу ответить на этот вопрос.

– Жизнь моего деда в опасности?

– Я не могу говорить об этом. Не по телефону.

– Вы рассчитываете, что я соглашусь встретиться с вами лично, хотя вы, быть может, убийца?

– Вам нечего бояться меня, Кэтрин. И вы знаете это.

По какой-то причине я ему верю. Но я еще не сошла с ума.

– Вы сдадитесь властям, если я встречусь с вами?

На несколько секунд его дыхание замирает. Я представляю, как он неподвижно стоит где-то.

– Если вы обещаете сохранить для меня фильм, о котором мы говорили, я сдамся.

– Где вы хотите встретиться?

– Боюсь, встреча должна произойти где-нибудь в Новом Орлеане. Вы в Натчесе?

– Да. А вы в Новом Орлеане?

– Пока еще я не могу сказать вам этого. Вы можете оказаться здесь через четыре часа?

– Могу.

– За пять миль до города позвоните по номеру, который я вам дал. Я скажу, куда ехать.

Что бы ни подсказывала мне логика, я не могу отказать ему.

– Хорошо.

– И, Кэт…

– Да?

– Если вы приведете с собой ФБР, то пожалеете об этом. Не хочу угрожать вам, но я должен обезопасить себя. Я единственный, кто может рассказать нечто очень важное о вас самой, и, если я этого не сделаю, вы никогда не узнаете правды. До свидания.

– Подождите!

– Я понимаю, что вас беспокоит эта встреча. Но я не представляю для вас опасности. И знаете, почему? Потому что я знаю дьявола в себе. Когда мы с вами в первый день разговаривали о насилии, мне приходилось следить за своими словами. В конце концов, нас слушало ФБР. Главное, о чем я не упомянул, – это удовольствие, которое оно в себя включает.

По спине у меня пробегает холодок.

– Удовольствие?

– Да. – Голос Малика напоминает теперь шипение змеи. – То, что мы называем сексуальным насилием, несет в себе очень яркие ощущения и для насильника, и для жертвы. Насильник испытывает абсолютную власть над другим человеческим существом, тогда как жертва – чувство полного подчинения. Абсолютной покорности. Партнеры занимают диаметрально противоположное положение в иерархии власти и беспомощности. И память об этих чувствах и ощущениях сохраняется на всю жизнь, Кэтрин. И первое, к чему стремится подвергшийся сексуальному насилию в детстве ребенок, когда вырастает, – поменяться местами. Поменяться ролями. Ощущать власть. Вы понимаете, о чем я говорю, Кэтрин?

Я не отвечаю, потому что в голове у меня проплывают воспоминания о собственном сексуальном прошлом: о вещах, которые я хотела сделать – и иногда делала – с мужчинами, и о том, что я хотела, чтобы они сделали со мной. Очень часто в моих фантазиях присутствовали контроль, власть, отказ от них или же обладание ими. И получаемое мною удовольствие было с ними тесно связано.

– Вашего молчания мне достаточно, – продолжает Малик гипнотическим голосом. – Всю жизнь мне приходилось подавлять в себе это стремление. Потребовались годы, чтобы научиться справляться с ним. Но теперь я знаю своего врага в лицо. Это яд, который передается из поколения в поколение подобно плохому гену. Он живет во мне, как и во всех других, кому довелось пережить подобное. И я одержим желанием обезвредить этот яд. Я веду свою собственную войну. А сейчас мне пора идти, Кэтрин. Позвоните, когда будете в пяти милях от Нового Орлеана.

До меня доносится щелчок. Он ушел.

– Я не пущу тебя на встречу с этим парнем одну, – твердо заявляет Майкл.

Слова и тон Малика по-прежнему крутятся у меня в голове.

– Ты не поедешь со мной, Майкл.

– Если не я, тогда пусть едет кто-то другой. Прямо сейчас ты должна позвонить в ФБР и все им рассказать. И я действительно имею в виду все.

– Это не выход. Пока еще нет. Малик знает что-то такое, что должна знать и я, а если я приведу с собой ФБР, то не узнаю этого никогда. Я останусь в подвешенном состоянии на всю жизнь. Ты этого хочешь?