— Милое дитя, у тебя в голове все смешалось, — сказал Питер.

Ее дыхание, теплое и сладкое, как у ребенка, обдавало его щеку.

— Мне все равно, как ты себя называешь, Тони, и почему.

Она прижалась своей щекой к его щеке.

Существовала одна вещь, которая неизменно приводила Питера в ужас, а именно — психическое нездоровье. Невозможность установить контакт с находящимся перед вами человеком — это тягостное испытание.

— Как тебе удалось сюда пройти? — спросил он.

Она отстранила свое лицо и улыбнулась ему.

— Старым способом, — вяло ответила она.

Ему удалось расцепить ее руки. Он удерживал ее ладони впереди нее. Они были теплыми, и он чувствовал быстрое биение ее пульса.

— Что это за старый способ? — спросил он.

— По шпалерам розария за окном, — объяснила она. — Как я всегда приходила, милый.

— Я хочу, чтобы ты выслушала меня, Эйприл, со всем тем пониманием, на какое способна, — заговорил Питер (ее улыбка была такой лучезарной!). — Вчера ты пережила потрясение, тяжелое потрясение. Ты видела, как случилась ужасная вещь. Это расстроило тебя, и ты ошибаешься относительно меня.

— Я знаю, Тони. Я болела, — сказала она. — Когда ты уехал, для меня это был конец света. Наверное, я делала очень странные вещи, стараясь убедить себя, что это не так. Мама говорит, что я, случалось, подходила к людям в розарии Дома Круглого стола, принимая их за тебя или кого-то еще, о ком я мечтала. Но, Тони, теперь, когда ты вернулся… о, мой милый!

Раздался тот стук в дверь, которого страшился Питер.

Это заставило его принять решение. Здравый смысл подсказывал ему, что он должен завести портье в комнату, точно обрисовать ему ситуацию и попросить его позвонить миссис Уидмарк. Однако его порывом было сделать все же так, чтобы портье ничего не узнал об этом. Завтра историю о том, что Эйприл Поттер пробралась в спальню незнакомого мужчины, станут обгладывать за завтраком, как лакомую косточку, за каждым столом в Уинфилде. Этой несчастной девушке и так приходилось несладко.

— Это портье принес для меня выпивку, — сказал Питер. — Если ты хочешь, чтобы он узнал о том, что ты здесь, Эйприл, дело твое.

Он отпустил ее руки и пошел к двери. Она уселась на краю кровати, улыбаясь ему. Он повернулся и чуть приоткрыл дверь. Приоткрыл под таким углом, чтобы портье не видел кровать. Питер дал ему солидные чаевые, взял у него выпивку и закрыл дверь.

Он прислушивался к удаляющимся шагам. На лице портье не промелькнуло ни тени подозрения.

Питер двинулся обратно к кровати, держа поднос с выпивкой. Эйприл опять лежала, ее голова покоилась на подушке, кисти рук были сцеплены на затылке. Питер подумал, что никто еще никогда не смотрел на него с такой любовью и нежностью.

— А ты не будешь заниматься со мной любовью, Тони, так, как ты всегда делал? — спросила она хриплым голосом. — А потом мы можем поговорить — после этого?

Стоя на некотором расстоянии от нее, Питер отхлебнул виски. Оно имело ржаной привкус.

— Скажи мне, — сказал он, и не узнал звука собственного голоса, — скажи мне, почему ты делала вид, что я давным-давно погибший офицер британской армии, когда разговаривала со мной в Доме Круглого стола сегодня вечером?

— Из-за него, конечно, — сказала она.

— Из-за него?

— Из-за генерала. Потому что он мог нас услышать.

— Как он мог нас услышать?

— Ах, Тони, ты ведь знаешь, какое там оборудование. Громкоговорители в каждом дереве, кусте и цветочном горшке, так, чтобы тебе было слышно представление, где бы ты ни стоял. А также маленькие микрофоны повсюду — так что нам слышно тебя, что бы ты ни говорил. Если бы он думал, что я в полном порядке, что там ты… Тони, пожалуйста, ну пожалуйста, можно мы поговорим после? Это было так мучительно долго!

Питер допил то, что у него оставалось, и поставил стакан на туалетный столик. Ему нужно было каким-то образом довести это до ее сознания.

— Послушай меня так внимательно, как только можешь, Эйприл, — сказал он. — Нам нужно объясниться начистоту. Когда генерал обнаружит нас, он не узнает во мне Тони, ведь так?

— Ему пришлось проявить осторожность, — сказала она, сосредоточенно наморщив лицо. — Ему пришлось играть по твоим правилам. Если ты хотел притвориться кем-то другим — ну что же, ему пришлось подождать, чтобы посмотреть, что будет дальше.

— Эйприл, я не Тони!

Очевидно, она не слышала того, что не хотела слышать.

— Когда ты убежал от меня той ночью, Тони, я подумала — уж не собираешься ли ты его убить. Ты был так зол, так ужасно зол. Но когда ты вместо этого сбежал, я поняла почему. Правда поняла. Тебе нужно было заново привыкнуть ко мне. Я знала, что ты вернешься, когда решишь, что с этим покончено. Это было так, как будто меня… ну, переехал грузовик или я поранилась еще в какой-нибудь аварии. Но я оправилась, и через некоторое время это… не будет иметь никакого значения. Вот только, я… я не думала, что у тебя уйдет на это так много времени. Я была только твоя, Тони. Всегда только твоя. Не важно, что он сделал со мной той ночью; как бы это ни было ужасно, для нас с тобой это не имеет никакого значения.

— Эйприл, пожалуйста, послушай…

Она приподнялась, протягивая к нему руки:

— Пожалуйста, Тони, милый, неужели мы не можем забыть все это сейчас? Неужели мы не можем просто прожить эти минуты, не думая и не говоря о прошлом?

Питер почувствовал, как маленькие волоски у него на шее встают дыбом.

— Что он сделал с тобой той ночью, Эйприл? Под словом «он» ты подразумеваешь генерала?

Она отвернулась, извиваясь всем телом.

— Ради всего святого, Тони, неужели мы не можем забыть об этом сейчас? — выкрикнула она.

В дверном замке повернулся ключ.

Случались такие моменты, когда нога Питера подводила его.

От удивления он терял устойчивость. Они набились в комнату как карикатурные пенсильванские копы. Острием боевого клина был Пэт Уолш, помощник генерала. Питер получил скользящий удар сбоку по голове какой-то короткой дубинкой. Он попытался парировать удар и нанести встречный, вложив всю свою силу в правый апперкот. Дубинка ударила его снова, и он почувствовал, как у него подгибаются колени. Он услышал, как вскрикнула Эйприл. Когда мир заволокло туманом, он подумал о том, что на лице Пэта Уолша кровь. Это принесло ему детское удовлетворение, когда он проваливался в пустоту.