Одним из инструментов для решения этих проблем является чувство юмора, к которому заведомо неспособен компьютер. Шутка всегда, помимо своего буквального смысла, содержит обертоны, и поэтому может выражать несколько, иногда формально противоречащих друг другу, утверждений одновременно. Юмор позволяет преодолеть несовместимость пары оппозиций, выйти на следующую ступень понимания, соотнести разные уровни реальности, без страха и стеснения говорить о самом высоком.
Мифы представляют богов плачущими не всегда, а вот смеющимися -непрестанно, ибо слезы означают их промысел о вещах смертных и бренных, как бы о знаках, которые то суть, то не суть, между тем как смех относится к целокупным и непрестанно движущимся полнотам (pleromata)... всеобъемлющей энергии... Если мы распределим демиургические действия между людьми и богами, то смех достанется роду богов, а слезы -- собранию богов и животных.
(Прокл, цит. по С. Аверинцеву)
В повседневной жизни юмор позволяет выразить двойственную природу человека как образа и подобия Божьего и как животного, обремененного низменными инстинктами.
Грубые шутки свидетельствуют о том, что мы -- животные, которые стыдятся своего животного начала или хотя бы смеются над ним. Если бы дух и плоть (организм) не были в ссоре, этого быть не могло бы. Однако нелегко представить себе, что так оно и было, -- нелегко представить себе существо, которое изначально гнушается самим собой. Собаки не видят ничего смешного в том, что они -- собаки, и ангелы, наверное, не видят ничего смешного в том, что они -- ангелы.
(К. С. Льюис. Чудо)
Именно поэтому потеря чувства юмора и в особенности самоиронии является очень тревожным симптомом духовного неблагополучия: так как мало кто согласен с тем, что он -- собака, чаще всего в этих случаях речь идет о (необоснованной) претензии на ангельские добродетели.
Еще одним поучительным примером неоднозначности языка, призванного выразить глубокую суть, могут служить алхимические тексты. Их рецепты кажутся современному читателю загадочными или даже абсурдными из-за наличия большого числа темных и неясных символов, прямое понимание которых ведет к бессмыслице. В то же время к выполнению инструкций не сводится и настоящая научная деятельность современных ученых. Наиболее ценные и нетривиальные результаты в самой науке, полученные как теоретиками, так и экспериментаторами, являются некомпьютерными. Применительно к самой формализованной из всех наук, то есть к математике, это утверждение подробно обосновывается в книгах Р. Пенроуза Новый разум императора и Тени разума.
Вернемся к вопросу о принципиальной многозначности священных текстов. Здесь возможна еще одна интересная аналогия с квантовой физикой. В последнее время большое внимание уделяется проблеме квантовых компьютеров (хотя возможность их физической реализации все еще не вполне ясна). Основное отличие квантового компьютера от классического состоит в том, что в качестве элементарного кирпичика программы в квантовом случае выступает не сама по себе ячейка (кубит), а элемент полного пространства состояний квантовой системы (гильбертова пространства). Если система состоит из N элементов, каждый из которых может находиться в двух состояниях (двоичный код -- 0 и 1), то размерность гильбертова пространства равна 2N и очень велика даже при небольшом числе элементов. Поэтому есть надежда использовать квантовые компьютеры (если их удастся когда-нибудь реально создать!) для решения задач, которые в классическом случае требуют экспоненциально большого числа операций. Примером такой задачи, важным для криптографии, является разложение очень больших целых чисел на простые множители; способ ее решения с помощью квантового компьютера называется, по имени автора, алгоритмом Шора. Так вот, размерность гильбертова пространства -- это число подмножеств множества всех кубитов, то есть, грубо говоря, число возможных способов связывать исходные элементы.
До некоторой степени, информационное богатство священных текстов тоже можно связать с их принципиальной многочастичностью (дальнодействующими квантовыми корреляциями), когда сочетания и сопоставления слов из разных частей текста (параллельных мест, не обязательно имеющих исторические причинные связи) дают новое содержание. Еще более важна принципиальная незамкнутость текста, отмечавшаяся выше: речь идет о связях фрагментов текста с фактами внешней и внутренней жизни человека, общества и т. д. В результате, с практической точки зрения информационная емкость священного текста оказывается бесконечной. С этим связана и упомянутая проблема противоречий и нестыковок в священных текстах. Дело в том, что в действительности текст (понимаемый как часть контекста, включающего в себя все мироздание!) является многомерным объектом, а его записанная на бумаге версия -всего лишь некоторой проекцией, распластанной в нашем мире с неизбежными при этом разрывами и повреждениями. Текст как таковой, восстанавливаемый по всем возможным проекциям (то есть понимаемый как совокупность возможных толкований), может быть непротиворечивым в соответствующем высшем смысле.
Вообще, религиозные символы, по сравнению с математическими, имеют дело с гораздо более серьезными сторонами реальности. Они предназначены для того, чтобы вывести человека на новые уровни сознания, относящиеся к запредельному миру. Соответственно, они также могут восприниматься на разных уровнях и раскрываются постепенно по мере духовного роста человека. Символическое толкование текста ведет к снятию противоречий по мере достраивания недостающих связей. Используя понятие символа, можно решить (точнее, снять) средневековый спор между реалистами и номиналистами о реальности общих понятий. Для квантового сознания в любом единичном просвечивает общее как совокупность всех возможностей -- все они одновременно реальны.
Исаия ответил: Я не слыхал Бога ушами и не видал глазами, но чувства мои нашли бесконечность в каждом предмете, и я уверовал, что голос праведного гнева есть глас Божий, и, не думая о последствиях, написал [книгу].
