— Ты видел их?

— Нет, я слышал их. Видишь, я остался жив и здоров и даже славно спал, хотя со всех сторон вокруг меня была вода.

— Ну, так я тебе скажу, что ты очень счастливо отделался. Я знаю, что во время прилива, когда море тихо, только вот этот камень, Большая Корова, не покрывается водой; но если бы поднялся ветер, хоть и не очень сильный, вода покрыла бы камень, и тебя не было бы уж на свете, мой бедный мальчик.

— Как бы не так! Я умею прекрасно плавать, нырять, летать над волнами. Это превесело.

— Полно, полно, не говори пустяков. Твое платье сухо; тебе было страшно, холодно, ты был голоден, а все-таки ты, по-видимому, совсем здоров. Поешь-ка хлеба, который вот я принес тебе, и выпей несколько глотков сидра из этого меха, а потом расскажи мне толком, как ты убежал от этой собаки — портного, так как я вижу, что ты улизнул из его когтей.

Хромуша рассказал все, что случилось с ним.

— Ну, — сказал Франсуа, — я очень рад, что он не успел еще помучить тебя, ведь он злой человек, я знаю, что он морил своих учеников голодом и колотил их без пощады. Наш отец не верит мне и убедил и матушку, что я зол на портного и лгу на него. Ты ведь знаешь, что она очень боится отца и всегда пляшет под его дудку. Вчера мать очень плакала и не ужинала, а сегодня поутру послушалась отца и перестала плакать; оба они теперь воображают, что ты перестал горевать, как и они, и что ты привык уже к твоему хозяину. Нет никакой возможности разубедить их. Если ты вернешься домой, отец тебя прибьет и сам отведет сегодня же вечером в Див, где портной — он вечно там шляется по чужим домам, не имея настоящего пристанища. Мать не заступится за тебя, она будет только плакать. Послушай-ка лучше моего совета — иди в Трувилль к дяде Лакилю, ты попросишь его, чтобы он определил тебя юнгой на какой-нибудь корабль, ты будешь доволен, так как всегда желал плавать по морю.

— Да меня не примут на корабль, — проговорил Хромуша уныло. — Отец говорит, что хромой не человек и ни на что не годится, как только в портные.

— Ты совсем не так сильно хромаешь, если мог пробегать всю ночь без башмаков по таким местам, как здешние, ведь их недаром называют пустынями. Разве у тебя болят ноги?

— Нисколько, — отвечал Хромуша, — только правая нога устала побольше левой.

— Это ничего, ты только не говори об этом у дяди. Делать-то тебе больше нечего. Если бы отец был здесь, он велел бы мне волей-неволей отвести тебя к портному и мне это было бы очень горько, так как я знаю, что ждет тебя у портного; но отец ничего не знает и, если ты хочешь, я провожу тебя в Трувилль. Это недалеко отсюда и я успею еще до вечера вернуться домой.

— Так пойдем в Трувилль, — вскричал Хромуша. — Ах, мой милый Франсуа, ты спасаешь мне жизнь! Что ж! Если мама не захворала с тоски по мне, а отец и совсем не думает тосковать, так уж лучше мне уехать на корабле в море, море будет радо мне, оно было для меня таким добрым.

Через три часа они пришли в Трувилль, в те времена это была бедная деревня, населенная рыбаками.

Дядя Лакиль жил на самом берегу моря в собственном домике; у него была жена и семеро детей; все его имущество состояло из этого домика и большой лодки. Он обласкал Хромушу, похвалил его за то, что не хочет быть портным, выслушал с восторгом рассказ о том, как он провел ночь на Большой Корове, и с жаром уверял, что он самою судьбою назначен для самых чудных приключений. Он обещал начать с завтрашнего же дня хлопотать о том, чтобы мальчика приняли на какой-нибудь купеческий или военный корабль.

— Теперь иди домой, — сказал он, обращаясь к Франсуа, — я знаю, что отец Дуси упрям, а потому ты хорошо сделаешь, если не скажешь ему, что проводил мальчугана ко мне. Пусть он думает, что он у портного; знаю я этого морского рака, портного, он большой негодяй, скуп, трусит перед сильными и обижает слабых. Признаюсь, мне было бы очень обидно, если бы мой племянник попал в учение к такому скверному человеку. Иди с Богом, Франсуа, и будь спокоен. Я беру все на себя. Со временем отец и мать Хромуши еще будут гордиться им. Пусть пока думают, что он в Диве. Тяни-влево зайдет к вам, может быть, не раньше еще, как месяца через два или три. Когда отец твой узнает, что Хромуша улизнул, то мальчуган тогда будет уже плавать на корабле; если его там и будут когда кормить колотушками, так все же на корабле совсем другое дело. Моряки хорошие люди, так от моряка можно перенести побои, а уж терпеть побои от горбуна самое последнее дело, хуже этого позора и быть не может.

Франсуа и Хромуша нашли, что все это очень справедливо. Последнему даже не пришло в голову, что можно поколотить кого-нибудь без всякой вины — ни за что, ни про что. По его понятиям только портной мог быть способен на такую жестокость. Франсуа отправился домой. Уходя, он дал своему братишке узелочек с бельем, которое его матушка исправно перечинила, новые башмаки и немножко денег; он прибавил к ним две собственные большие красивые монеты в шесть ливров каждая и маленький кошелек с медными деньгами для того, чтобы Хромуше не пришлось без крайней нужды разменять монеты; затем Франсуа поцеловал Хромушу в обе щеки и наказал, чтобы он хорошо вел себя.

Дядя Лакиль был очень добрый человек, очень восторженный, даже немножко легкомысленный, но кроткий, как большею частью бывают люди, которым пришлось много натерпеться горя на своем веку. Он много путешествовал и насмотрелся разных разностей, зато он давал волю своей фантазии, в особенности, когда ему случалось выпить лишний стакан сидра. Тогда все ему казалось в преувеличенном виде, так что рассказы его не отличались строгой правдивостью. Хромуша слушал с жадностью и задавал ему тысячу вопросов. Когда подали ужин, пришла тетушка Лакиль. Это была высокая сухощавая женщина в грязной поношенной юбке и в коленкоровом чепчике, какие носят крестьянки в той стороне. У ней росло на подбородке, пожалуй, еще больше волос, чем было их в бороде ее мужа, и по всему видно было, что он у ней под башмаком. Она не особенно ласково поздоровалась с Хромушей, муж поспешил объявить ей, что он у них только на время. Она подала Хромуше тарелку, нахмурив брови, и сказала за ужином, что у него такой же аппетит, как у морской свинки. На следующее утро Лакиль исполнил свое обещание. Он сводил Хромушу к нескольким судохозяевам, но те отказались принять мальчика на свои суда, потому что он хромал. На военные корабли также не приняли мальчугана. Бедняга Хромуша возвратился с дядей домой очень огорченный; Лакиль должен был сознаться жене, что план его не удался, потому что мальчик хромал и, кроме того, так как он вырос не на морском берегу, то казался на вид робким и мешковатым.

— Я это знала заранее, — сказала тетушка Лакиль, — он ни на что не годен, и крестьянин-то из него выйдет плохой; напрасно ты взялся за это дело, ты вечно наделаешь глупостей, когда сделаешь по-своему. Надо отвести его к портному или к отцу и матери. У меня и без него много детей, к чему мне еще брать на себя лишнюю обузу.

— Подожди, жена, — сказал Лакиль, — имей терпение, может быть его еще и возьмет к себе какой-нибудь рыбопромышленник.

Тетушка Лакиль пожала плечами. В деревне было и без того много детей, приученных к рыбной ловле. Кому нужен был Хромуша, который ничего не умел и до которого никому не было дела? На другой день, однако, Лакиль опять попробовал куда-нибудь пристроить его, и это ему опять не удалось. У всех было больше детей, нежели работы для них. Тетушка Лакиль кричала, что у ней и без того слишком много расходов и что она не намерена кормить лишнего дармоеда. Муж просил ее потерпеть еще несколько дней и поехал с Хромушей на рыбную ловлю. Мальчик забыл все свои горести, когда очутился на лодке, которую тихо качала морская волна среди неизмеримого водного пространства, которое ему так нравилось.

— Он, однако, сильный мальчуган, — сказал дядя Лакиль, возвратись домой, — он не труслив и не страдает морской болезнью. Он даже, как настоящий моряк, может стоять в лодке, когда она качается. Если бы его можно было оставить у нас, я бы из него сделал человека.