— Ладно, — говорю я. — Пусть будет по-вашему, Шерманов. Забудем и замнем… И перейдем непосредственно к делу. Что вы можете сказать мне насчет того приборчика, который вот уже полгода всегда находится при вас, куда бы вы ни отправлялись? Где вы его приобрели и каким образом? И только не врите, потому что с этого момента каждое ваше слово фиксируется и может быть впоследствии использовано против вас!..

Фигура, стоявшая передо мной в обычной позе Шерманова: руки — в брюки, нос задран — вдруг отшатывается с видом очень естественного удивления. Он даже руки из карманов достал!

— К-какого приборчика? — лепечет она, натурально заикаясь. — О чем это вы, хардер Лигум?

— Вывернуть карманы! — командую я, окончательно войдя в игровой раж. — Все предметы, имеющиеся при вас, можете выложить на землю перед собой, но имейте в виду…

Закончить свое предупреждение я не успеваю.

Потому что сзади меня слышится удивленный голос:

— А по какому праву, собственно, вы меня обыскиваете, хардер?

Не веря своим ушам, глазам и прочим органам восприятия действительности, я оборачиваюсь.

Нет, всё верно. На пороге номера стоит в вальяжной позе, навалившись плечом на косяк и поигрывая в воздухе своей неизменной цепочкой, сам оригинал голограф-модели и насмешливо взирает на меня своими карими глазами. Ситуация внешне выглядит, как иллюстрация к фантастическому роману конца двадцатого столетия: абсолютные двойники в одной комнате, а между ними — некто с ошарашенным лицом.

Интересно, как сейчас поведет себя “персонс”?

Однако, узнать это мне не суждено. Шерманов приказывает: “Парковка” — и его голографический двойник мгновенно тает в воздухе.

— Надоел ты мне, хардер, — отлепившись от косяка, чтобы проследовать к бару-холодильнику, наконец изрекает хозяин номера. — Ну, что тебе от меня надо?

Вот и еще одно свидетельство в пользу того, что даже самая совершенная копия всегда будет расходиться с оригиналом. Фантом, созданный персонификатором, был куда более вежлив в обращении со мной, чем живой человек

— Судя по тому, что мы наконец-то встретились, Земле угрожает конец света, — бормочу я. — Надеюсь, у вас нет никаких претензий по поводу нарушения вашего права на уединение?

— А что толку? — хмыкает Лик, щедро наливая себе в фужер, на мой взгляд более годящийся для коктейлей, чем для крепких напитков, жидкость, о цене которой свидетельствует ее благородный сине-лиловый оттенок. — Разве имеет смысл жаловаться на хардера? И кому, собственно, жаловаться? В Ассамблею Федерации, которая всё больше попадает в зависимость от вашего Щита? Или в общественные организации правозащитников, которые способны лишь поднять лай в средствах массовой информации, а как доходит до реальных дел — сразу в кусты?..

Собственно, он прав. Жаловаться на хардера действительно не имеет смысла. Во всяком случае, в те инстанции, которые имеются у человечества. Мой собеседник не ведает одного: самая суровая и объективная инстанция для хардера — это Щит, и именно туда и следует обжаловать наши действия…

— Поэтому не стоит терять время, — продолжает Шерманов, располагаясь на диванчике напротив меня с фужером в руке. — Я устал за сегодняшний день. И еще я устал от твоей назойливости, хардер… Задавай свои дурацкие вопросы и отчаливай, чтобы я смог немного отдохнуть.

Что ж, насчет отдыха он попал в точку, потому что я устал от него не меньше…

— Самый главный вопрос, который волнует меня в данный момент, звучит так: почему же все-таки мы с вами встретились? — говорю я, стараясь не обращать внимания на то, что его до блеска вычищенные ботинки, которые он водрузил на журнальный столик, маячат у меня под носом.

И повторяю тот монолог, который уже репетировал перед “фантомом” Шерманова.

Лик обнажает в ухмылке свои ровные, безупречные зубы.

— Рано или поздно это должно было произойти, — философски изрекает он и делает глоток содержимого фужера. — Я же говорю, что своей назойливостью ты меня достал — дальше некуда!..

Меня осеняет:

— А, может быть, причина в том, что ваш чудо-приборчик перестал действовать? И теперь будущее стало для вас таким же неизвестным, каким является для всех нормальных людей?

Улыбка сползает с его лица, как кожа со змеи во время весенней линьки:

— Ну ты, блюститель порядка, — грубо говорит он, и для моей заскорузлой хардерской души приятно видеть его утратившим контроль над собой, а значит — проявившим свою слабость. — Говори да не заговаривайся!.. Какой еще приборчик? Что ты несешь?..

Что ж, не я первый начал воевать в открытую, так пусть пеняет на себя. Все равно ясно, что добровольного и чистосердечного признания от него не добиться.

Я произношу Формулу Принуждения, которая применяется лишь в исключительных случаях. Нетрудно понять, почему: она дает мне законное основание в случае неповиновения любого из окружающих применить по нему оружие.

Потом достаю свой “зевс” и требую:

— Встать! Содержимое карманов, все личные вещи, которые вы имеете при себе, — на стол!

Шерманов вовсе не испуган. Скорее, раздосадован. Вместо того, чтобы предъявить свои карманы к досмотру, он тяжело и протяжно вздыхает, допивает жидкость из фужера залпом, ставит фужер на столик, а уже в следующую секунду в его руке оказывается большой круглый медальон, который до этого болтался у него на груди.

Лик сжимает медальон двумя пальцами, и только в этот момент до меня наконец доходит сущность этой безделушки.

В голове моей молниеносно возникает этакое комп-меню, состоящее всего из двух пунктов: “Стрелять? Или не стрелять?” — но выбрать нужную опцию я не успеваю.

Что-то ослепительно и беззвучно сверкает мне в лицо, и я впервые испытываю ни с чем не сравнимые ощущения смерти от близкого взрыва. Не самая худшая смерть, надо сказать, потому что твой мозг даже не успевает воспринять боль от оторванных конечностей и лица, превращенного в кровавое крошево.

Только что ты был — и вот тебя уже нет, ты распылен на молекулы и атомы, и сознание твое выключается так мгновенно, словно кто-то невидимый щелкнул в темноте рубильником, который подает жизненную энергию в твое тело…

Однако, тьма, в которую я упал, умерев, немного погодя наливается светом, и я вновь обретаю способность дышать, видеть и думать. Я оживаю в тот момент, когда рука Шерманова, сидящего напротив меня, еще только тянется к “медальону” на его груди, и теперь-то я знаю, что мне нужно делать.

Отбросив столик в сторону одним движением ноги, я прыгаю из своего кресла на Шерманова и, перехватив левой рукой его кисть, срываю правой с него “медальон” вместе с цепочкой. Хлипкий диванчик при этом переворачивается, не выдержав нашей тяжести, и мы оказываемся на полу, где некоторое время барахтаемся, как два больших младенца, затеявших бессмысленную возню.

Я поднимаюсь на ноги первым и взвешиваю на ладони “медальон”. Он весит намного больше, чем следует ожидать от предмета его размеров.

Экс-интерпретатор вскакивает с воплями, из которых явствует, что именно он думает о всех хардерах вообще и обо мне лично. Не обращая внимания на эти крики, я спокойно говорю:

— Между прочим, вы не проклинать, а благодарить должны меня, Шерманов.

— Это еще почему?

— Потому что, если бы вы попытались включить “регр”, то привели бы в действие взрывное устройство, спрятанное в вашем “медальончике”. Мощность его не очень большая, но ее хватило бы, чтобы превратить нас обоих в кровавые ошметки… И как это вас сразу не удивило, что второй прибор оказался тяжелее, чем первый?

Лик с вызовом вскидывает подбородок:

— А откуда вам известно, что это второй?.. — начинает он, но тут же осекается. Да-а-а, конспиратор из него никудышный. Теперь понятно, почему ему так долго не давали встретиться со мной.

Я позволяю себе усмехнуться — первый раз за время нашего разговора. Все-таки приятно говорить о взрыве и о своей гибели в сослагательном наклонении.

— У меня непомерно развита интуиция, — скромно признаюсь я, — и иногда она нашептывает мне удивительные вещи. Например, тот факт, что вам удавалось каким-то чудом избегать встреч со мной, позволил мне сделать вывод, что либо речь идет о случайных совпадениях, либо вы каким-то образом способны предвидеть будущее. Поскольку в совпадения и случайности я не верю с детства, то, с учетом моих знаний о так называемых “реграх”, мне оставалось предположить, что являетесь счастливым обладателем этого прибора. Впрочем, как и сотни других людей, но речь сейчас не о них… И вот сегодня, когда я был уже готов признать, что зашел в тупик, передо мной, как ангел с небес, внезапно появляетесь вы собственной персоной. Я правильно предположил, что ваш прибор отказал… допускаю даже, что у него просто села батарейка… Тем не менее, вы только что все-таки попытались воспользоваться им. Следовательно, не далее, как сегодня, вы имели встречу с тем, кто вручил вам первый регр — это было, если не ошибаюсь, полгода назад? — чтобы обменять вышедший из строя прибор на работоспособный. Задействовав всё своё воображение, я могу предположить, что при этом вы выразили намерение встретиться с надоевшим вам хардером, дабы отвязаться от него раз и навсегда. Однако, это вовсе не входило в планы ваших партнеров, и они снабдили вас не регром, а миниатюрной бомбочкой в медальоне, чтобы убрать и вас, и меня…