Летом 1944 г. печальные для рейха вести (особенно с Восточного фронта) обгоняли друг друга; 23 июня пришло известие о «трагической гибели в результате несчастного случая» генералов Карла Эгльзеера, Эмиля фон Викеде и популярного в народе генерал-полковника Эдуарда Дитля. Тотчас стали распространяться слухи о подстроенной авиакатастрофе. Также ходили слухи об «оружии возмездия», о самолетах, развивающих скорость 1280 км/час[33], о бомбардировщиках с дистанционным управлением и прочих чудесных средствах борьбы с врагом

По-настоящему немцы в тылу ощутили дыхание войны только в 1944 г. В конце 1944 г. было объявлено об отмене отсрочки от призыва для младших и единственных в семье сыновей, также в армию стали призывать пятидесятилетних ветеранов Первой мировой войны.

Парадоксально, но настроение в немецком тылу весной-летом 1944 г. было гораздо лучше, чем год назад — вероятно, это была вера в чудо, замешанная на усталости от войны. СД доносила, что вновь стали носить партийные значки, партийных боссов ругали значительно меньше. Весьма показательным, по мнению экспертов СД, было и то, что анекдоты стали значительно добродушнее… В одном из бюллетеней «Вестей из рейха» приводился такой анекдот: католик принес на исповедь радиоприемник, патер в недоумении спрашивает, в чем дело. «А он слишком много врал в последнее время и должен исповедаться»^{514}.

Дефицит породил меновую торговлю, меняли всё: карточки на сигареты — на одежду, мясо — на хлеб, крестьяне охотно меняли на продукты одежду и всяческую технику. СД передавала, что килограмм сала или полкило масла можно было обменять на упаковку трубочного табака, 1 яйцо или 5 г жира — на 1 сигарету, гуся — на 3 бутылки коньяка, 50 г мяса — на 10 сигарет. Услуги и работа стали оплачиваться не деньгами, а натурой — продуктами, спиртным, табаком. На этом фоне пышным цветом процветала коррупция. Жесткие штрафы и наказания почти никакого действия не имели^{515}.

Фронтовики в отпусках, будучи подавленными тяготами войны, не выказывали интереса к домашним делам, что раздражало женщин: их усталость от войны тоже была безграничной. СД все чаще передавала, что непонимание проблем и забот друг друга часто становилось причиной скандалов и размолвок в семьях. При эвакуации детей из ставших опасными городов в рекреационные лагеря возникали бесконечные проблемы: разделение семей, жилищные сложности. Не последнюю роль при долгих разлуках играли и сексуальные проблемы.

До войны иностранцы охотно пользовались гостеприимством Третьего Рейха: въезд в нацистскую Германию был намного свободнее, чем в СССР^{516}. В отличие от СССР, нацистская Германия разрешала своим гражданам и выезд за границу, видимо, власти не опасались, что на среднего немца, посетившего демократическую страну, антинацистская пропаганда подействует разлагающе. В определенном смысле как реверанс Западу можно рассматривать отказ Гитлера от готического шрифта (это можно сравнить с отказом большевиков от «еров» и «ятей») — своеобразной «модернизацией» алфавита. Борман, поддакивая Гитлеру, утверждал, что готический шрифт возник на основе «швабахского еврейского письма» (Schwabacher Judenlettem), поэтому его следует заменить шрифтом «антиква», который и был введен как общеобязательный в нацистской Германии с 1942 г.^{517}

В нацистской Германии немцы отнюдь не высокомерно или пренебрежительно относились к иностранцам: удивительно, но несмотря на военный разгром Франции, в Германии даже в разгар войны в полной мере сохранилось отношение к Франции как к метрополии европейской культуры. Современник описывал следующую уличную сценку: Берлин, жаркий летний день 1942 г.; длинная очередь за мороженым (мороженое, несмотря на карточную систему, продавали свободно, оно было питательно и утоляло жажду). К мороженице подходят два француза, без очереди берут по порции заветного лакомства и удаляются — никакого протеста ни из-за прилавка, ни от очереди. Если бы на месте французов оказались русские или поляки и даже если бы они стояли в очереди — поднялся бы невообразимый скандал^{518}. О некотором пиетете к Западу в обыденном сознании свидетельствует и отказ генерала Дитриха фон Хольтица исполнить приказ Гитлера (1944 г.) защищать Париж до последнего патрона и затем сровнять его с землей. Вместо этого 25 августа 1944 г. Хольтиц подписал акт о капитуляции, и «столица мира» почти не пострадала^{519}. Тот же генерал при осаде Севастополя продемонстрировал большую жесткость и решительность — из 4800 солдат его полка осталось 347^{520}.

Весьма показательными являются размеры пайков рабочих на тяжелом производстве в 1943 г.^{521}

Впрочем, с расширением контактов у немцев по отношению к русским (речь идет об угнанных в Германию на работу или о военнопленных) стали ломаться многие пропагандистские стереотипы — русские, как и немцы, оказались разные: оказалось, что многие русские очень сообразительны и имеют склонность к технике. Некоторые мемуаристы передавали, что большое впечатление на немцев произвела неподдельная религиозность русских женщин^{522}, что очевидно противоречило пропагандистскому стереотипу о безжалостном и полном искоренении религиозности в большевистской России. Со временем количество советских военнопленных росло, и к августу 1944 г. составило 631 599 человек. Соответственно, их доля среди задействованных на производстве выросла втрое (с 11,2% до 32,7%). В мае 1944 г. их количество впервые превысило количество французских рабочих из военнопленных (611 тыс.). Если в конце февраля 1942 г. из общего числа занятых на работах военнопленных (1,37 млн.) французов было 971 тыс. (70,9%о), а советских — 153 тыс. (11,2%), то к августу 1944 г. соотношение изменилось^{523}. В большинстве своем, к «остам» немцы относились равнодушно. Хотя, начиная с 1943 г., многие немцы стали брать «остов» к себе домой на работу, то есть, по сути, давали им передохнуть и, как правило, хорошо поесть^{524}.