– Это почему? – удивилась ее подруга. – Мы должны что-то делать, а времени у нас в обрез. Доверься мне, ведь ты же не хочешь оставаться здесь, когда оно явится?

– А оно точно явится?

– Я уверена. Оно всегда возвращается.

– Может быть, на этот раз...

Беки яростно затрясла головой:

– Оно всегда будет приходить, пока его не остановят. А как они его остановят, если ничего не видят? Но увидят они его, только когда узнают и поймут.

Мэдисон помолчала, затем проговорила нерешительно и печально:

– Она такая напуганная там сидела. Ну, после того как он ушел и она закрыла дверь. Взрослая, а такая боязливая.

– Я знаю, – кивнула Бекки. – Но только она может тут все изменить. Или хотя бы попытаться. Это ее мы все тут ждали, я точно знаю. И не забывай – она видела Джереми, а это самое главное. Думаю, что и Мисси она тоже видела.

– А кто такая Мисси?

– Ты ее пока не знаешь, – ответила Бекки. – Она тут находится, наверное, еще дольше, чем Джереми. Правда, живет она в «сером времени» и надолго не выходит – даже когда кто-то открывает дверь.

– Почему? Ей там не одиноко?

– Думаю, одиноко, но Мисси боится того, что случается здесь. Видимо, она знала о том, что с ней должно случиться... до того как это случилось.

– Вот как?

– Ага. Она особенная. Такая, как ты. Я верю, она очень старается найти способ остановить его. Чтобы оно не пришло.

– Значит, Мисси может уйти из Пансиона?

– Наверное.

Мэдисон внезапно рассердилась:

– Да ну тебя! Не верю. Если бы она действительно могла уйти, давно бы ушла отсюда.

Бекки захихикала:

– Тебе не нравится, что я часто говорю «наверное»? Мне мама говорила, что это слово действует ей на нервы. А сама действовала на нервы мне своими замечаниями. Прости, я повторяю это слово потому, что оно помогает мне вспоминать маму...

– А твоей мамы здесь нет? – сочувственно спросила Мэдисон.

– Нет, она не живет в Пансионе. Она находится по вашу сторону двери, но я ее не вижу. Не могу поговорить. Когда-то мы жили вместе – мои родители, мой брат и я, – но потом расстались. Они поискали меня, поискали, но так и не нашли. А потом уехали. Им нужно было возвращаться домой, вот они так и поступили.

– А тебя они оставили здесь?

– Ой, ну конечно. Они не могли взять меня с собой, потому что меня не видели. Но даже если бы и увидели, косточек-то я им показать не смогла бы. Не то, что Джереми.

Мэдисон тревожно оглядела подругу:

– Как хорошо, что у тебя нет косточек. Я бы все равно на них не смотрела.

– Обманываешь! – воскликнула Беки.

– Не обманываю, – твердо сказала Мэдисон. – Я не люблю смотреть даже на жуков и на змей... – Она наклонилась и, подхватив начавшего поскуливать Анджело, прижала к себе, мысленно уверяя себя в том, что успокаивает его, а не себя.

– Ну ладно, – кивнула Бекки. – Давай поговорим о главном. Тебе нужно остановить его, когда оно явится. Потому что если мы не сможем этого сделать...

Мэдисон ждала, когда подруга закончит фразу. Та повернулась к ближайшему коттеджу и принялась внимательно разглядывать его.

– Потому что если мы его не остановим, здесь появятся еще косточки. Много косточек.

Квентин взволнованно шагал по гостиной, задевая мебель. Рассказав ему о себе, Дайана сразу же замкнулась. Лицо ее сделалось непроницаемым, взгляд застыл. Он не осмелился попросить продолжения рассказа, понимая, что после всего пережитого за день это было бы как минимум бестактно.

И он решил отложить расспросы на потом.

В глубине души Квентин был благодарен Дайане за то, что та оборвала их беседу, предоставив ему возможность хорошенько все обдумать. Он хотел помочь ей, должен был помочь, но из всех помощников у него было лишь чутье. А оно подсказывало ему не торопиться, действовать осторожно, задавать вопросы, когда Дайана будет готова отвечать на них, и информацию о паранормальном сообщать только тогда, когда девушка готова воспринять ее. Иначе говоря, анализируя сообщения Дайаны, опереться он мог лишь на свое чутье да еще на ее эмоции.

«Две трети жизни в наркотическом дурмане. Господи, да это же ад кромешный!»

Квентин не мог удержаться, чтобы не чертыхнуться в адрес врачей, не помянуть неласковым словом ее отца. Они не проявили здравомыслия, просто отвергли другую возможность. Им и в голову не приходило, что Дайана – совершенно нормальный человек.

– Ведь так все элементарно – и никто не догадался, – пробормотал он. – Они столкнулись с тем, что не могли объяснить, с опытом и поведением, которые не могли понять. Перепугались и сделали первое, что умели, – загнали проблему вглубь. Вот так они медицинские вопросы и «решают».

Самым страшным было то, что все эти эксперименты проделывались над Дайаной еще до полового созревания. А потом ее бросили. Полуживую, полубезумную. Бледную, слабую и безвольную тень Дайаны. И выбиралась она из своего кошмара сама.

«Нужно ли удивляться, что она смотрит на мир с подозрением? Слава Богу, что после таких издевательств Дайана осталась здоровой, со светлой головой. Да она мир-то увидела по-настоящему совсем недавно. И как она его восприняла? После ошеломляющего осознания своего прошлого состояния. С обостренной, почти болезненной восприимчивостью».

Действительно, теперь Дайана все понимала. Хотела ли она выразить словами или нет, умом она понимала, что фактически находилась на краю гибели. Врач, что снял ее с таблеток, шел на громадный риск. У Дайаны был всего один шанс остаться в живых и не потерять рассудок.

«Слава Богу, он ей выпал. – Квентин покачал головой. – Конечно, она пережила шок. Особенно когда осознала, что ее предали. Предал отец – человек, которому она больше всех доверяла. Пусть из самых лучших побуждений, пусть во имя любви и заботы. Но на самом деле – предал. А затем врачи, накачав ее медикаментами, окутали наркотическим дурманом. Покорность – вот чего от нее добивались. Не гуманизм ими двигал, а желание любыми средствами стереть те уникальные шероховатости характера, которые и делали Дайану Дайаной. Для того чтобы «вылечить» девушку, а на самом деле – унифицировать, сделать подобной многим другим».

Так или почти так с горечью в голосе говорила Квентину она сама, мучаясь от внезапного осознания потери стольких лет жизни.

«Теперь мне тридцать три. Надеюсь, считать ты умеешь?»

Дайана словно вышла из комы или болезненного полусна, в котором находилась треть жизни, и обнаружила, что все годы пребывала в нереальном мире. Пока она дремала, время проходило мимо нее.

– Столько лет потерять... – простонал Квентин.

Он продолжал беспокойно ходить по комнате, как-то незаметно для себя прошел в спальню, приблизился к окну. Он смотрел в ночь. Приглядевшись, Квентин вдруг понял, что из окна виден коттедж, в котором на третьем этаже находится номер Дайаны. Под окнами коттеджа росли кустарники и декоративные деревья.

«Наблюдай».

Квентин замер. Напрягся, затаив дыхание, вслушиваясь в тихий шепот.

«Сегодня ты должен наблюдать».

Прошло несколько долгих, томительных секунд. Только догадавшись, что продолжения не будет, Квентин позволил себе глубоко вздохнуть. Он понял, что подсказала ему интуиция – в эту ночь он не должен спать. Ради Дайаны он обязан следить за ее коттеджем.

А возможно, и ради ее безопасности.

Квентин видел входную дверь коттеджа, большую стеклянную дверь на балконе в номере Дайаны. Коттедж был хорошо освещен сильными лампами. В Пансионе они были развешаны повсюду, для удобства постояльцев. Квентин разглядел даже дверные ручки.

Он машинально сосредоточился, сконцентрировал взгляд на коттедже. Постепенно ландшафт вокруг него начал исчезать. Прошла минута – и остался только коттедж; кусты, деревья, клумбы – все скрылось. Входная дверь, казалось, находится так близко, что протянешь руку – и дотронешься до нее.

Ему нужно было усилить зрение, одновременно заблокировав все остальные органы чувств, – ничего не слышать, кроме тишины, не ощущать никаких запахов. Он оперся на оконную раму, но не ощутил прикосновения к ней. Мозг его был спокоен.