Но она не умерла. Спустя какое-то время боль стала отступать и Мисси смогла пошевелиться. Совсем рядом слышались голоса, и, так как кусты после осенней обрезки оставались еще довольно голыми, ей вовсе не хотелось, чтобы кто-нибудь, выйдя из-за угла дома, обнаружил ее. Поэтому она встала на колени и начала подниматься. В этот момент она поняла, что голоса доносились из окна прямо над ее головой.

— Нет, вы видали когда-нибудь столь чудовищно уродливую шляпку? — спросил голос, обладательницей которого Мисси признала младшую дочь тетушки Августы, Лавинию; конечно же, Лавиния была одной из невестиных подружек.

— И даже очень часто, а именно каждое воскресенье, в церкви, — ответил немелодичный резкий голос Алисии. — Хотя, по-моему, владелица шляпки — гораздо большее уродство.

— Она такая серенькая! — раздался третий голос, принадлежавший главной подружке невесты, дочери тетушки Антонии Марсии. — По правде говоря, Алисия, ты очень высоко ее ставишь, называя уродством. Ничтожество — вот самое подходящее слово для Мисси Райт, хотя шляпка, это ух точно, истинное уродство.

— Наверное, ты права, — уступила Алисия, все еще чувствуя себя уязвленной замечанием Мисси о том, что на фоне обоев ее не будет видно. .Конечно, она была не права! И все же Алисия сознавала, что теперь уже не сможет быть до конца удовлетворенной цветовым дизайном своей свадьбы: колкость, отпущенная Мисси, проникла гораздо глубже, чем она могла подозревать.

— Какое нам вообще дело до этой Мисси Райт? — это уже был голос более дальней родственницы, кузины Порции.

— Ее мать — самая любимая сестра моей матери, Порция, так что, боюсь, есть дело, — голос Алисии зазвенел. — По-моему, мама упорно жалеет тетю Друси, не знаю почему, но отучить ее от этого я уже потеряла всякую надежду. Полагаю, что ее благотворительность весьма и весьма странна, но могу вам сказать, что я старалась не бывать дома по утрам в субботу, когда тетя Друси приходит сюда обжираться малиновыми пирожными.

Едок она превосходный, доложу я вам! В последний раз мама заказала испечь две дюжины пирожных, так вот, когда тетя Друси уходила, на блюде не осталось ни единой штучки. — Алисия громко рассмеялась. — Это уже стало притчей во языцех в нашем доме, даже среди прислуги.

— Она ведь бедна, как церковная мышь, не правда ли? — спросила Лавиния, которая в школе хорошо успевала по истории, и, решив показать свои знания, ввернула: — Меня всегда поражало, как во Франции чернь отправила Марию-Антуанетту на гильотину, и только из-за того, что она сказала им, чтобы они ели пирожные, раз у них нет хлеба. Мне кажется, что любой с удовольствием ел бы пирожные, для разнообразия, я хочу сказать, — посмотрите на тетушку Друси!

— Бедные они, — сказала Алисия — и боюсь, бедными и останутся, ведь кроме Мисси им надеяться не на кого.

Раздался общий смех.

— Жаль, что нельзя просто наглухо заколотить человека, как заколачивают двери или окна в доме, — послышался новый голос, принадлежащий троюродной или даже пятиюродной сестре, по имени Юния; ее не взяли в команду подружек невесты, и вся злоба, присущая ее характеру, естественно, излилась теперь убийственным ядом.

— В такой день, Юния, и в нашем возрасте, мы для этого слишком добры, — сказала Алисия. — Поэтому нам придется и впредь принимать у себя тетю Друси, и тетю Окти, и кузину Мисси, и тетю Джули, и тетю Корни, и всю остальную братию вдовушек и старых дев. Возьмем мою свадьбу. Они же все испортят! Но мама говорит, и совершенно правильно, что их нужно пригласить; конечно же, появятся они раньше всех, а уйдут самыми последними. Замечали, наверное, что прыщики и фурункулы обычно появляются, когда их меньше всего ждешь? Но мамочке, правда, пришла в голову блестящая мысль, как избавить нас от лицезрения их жутких коричневых нарядов. Она купила для меня у тетушки Друси постельное белье за двести фунтов. Должна вам сказать, сделано все весьма и весьма умело и изящно, так что мамочкины деньги, слава Богу, не пропали. Наволочки все вышитые, застегиваются на маленькие обшитые тканью пуговицы, и еще на каждой пуговке, представляете? — вышит крошечный розовый бутончик! Прелестно! Короче говоря, мамин план сработал, потому что дядя Херберт недавно обмолвился, что к нему в магазин приходила Мисси и купила три отреза ткани — сиреневую для тети Друси и голубую для тети Окти. Кто угадает, какого цвета был материал для сестрички Мисси?

— Коричневого! — заорали все в один голос, и послышался взрыв смеха.

— У меня есть идея! — закричала Лавиния, когда веселье стихло.

— Почему бы тебе не отдать Мисси одно из своих старых платьев подходящего цвета?

— Да я лучше подохну, — презрительно сказала Алисия. — Чтобы мое хорошенькое платье надевало это неумытое страшилище? Если тебе это прямо покоя не дает, почему бы тебе самой не выделить что-нибудь из своего старья?

— Потому, — едко отвечала Лавиния, — что я не в таком уютном финансовом положении, как ты, Алисия, — вот почему! Подумай над этим, если уж тебя так раздражает ее вид. Ты часто носишь янтарный цвет, абрикосовый, цвет старого золота. Думаю, что-нибудь из этого диапазона на Мисси смотрелось бы прекрасно.

Тем временем Мисси удалось встать на четвереньки и выбраться из кустов, а затем на дорожку. Она передвигалась таким манером до тех пор, пока из окна ее уже нельзя было заметить, затем встала на ноги и пустилась бежать. Слезы заливали ей лицо, но она не собиралась останавливаться, чтобы вытереть их, — злость и стыд были слишком велики, чтобы думать об этом.

Никогда она не представляла себе, что кто-нибудь когда-нибудь может говорить о ней такие обидные вещи. Тысячи раз прокручивала на все лады слова сочувствия и жалости, какие только могли бы сказать о ней. На самом-то деле обидно вовсе и не было. Ножом в сердце, скорее, были ужасные слова Алисии и ее подружек о ее матери и обо всех этих бедных тетушках, старых девах, безобидных и милых, зарабатывающих свой хлеб нелегким трудом. Как благодарны они бывают за любое проявление внимания, и в то же время гордость не позволяет им принять ничего, в чем можно заподозрить милостыню. Как она только посмела говорить об этих достойных бесконечного восхищения женщинах в таком пренебрежительном тоне, с такой бездушностью! Как бы Алисия запела, если б ее саму поставить в такие условия!

Пробегая через Байрон и снова чувствуя, как жгучая боль вонзается в бок, Мисси взмолилась, чтобы библиотека была открыта — тогда на месте была бы Юна. Ох, как Юна была ей сейчас необходима! Но за шторами было темно, а табличка на дверях просто сообщала: ЗАКРЫТО.

Октавия, уже переодевшаяся в каждодневное платье, сидела на кухне Миссалонги, а на плите тихонько булькала в горшке их вечерняя трапеза — тушеное мясо. Спицы в искалеченных руках тетушки проворно мелькали, рождая на свет замечательную по своей ажурной тонкости вечернюю шаль, предназначенную в подарок неблагодарной Алисии.

Когда Мисси вошла в кухню, Октавия отложила работу в сторону и сказала:

— Ты приятно провела время, дорогая? Мать пришла вместе с тобой?

— Отвратительно я провела время, поэтому я ушла раньше, — коротко ответила Мисси и, схватив ведро для молока, тут же испарилась. Корова терпеливо ожидала, когда ее заведут в сарай, Мисси, протянув руку, погладила бархатистую темную коровью морду и заглянула в большие добрые глаза.

— Ты, Лютик, гораздо милее Алисии, и я просто не понимаю, почему, если женщину называют коровой, это считается таким смертельным оскорблением. Теперь всех женщин, которых называют коровами, я буду всегда называть Алисиями, — ласково разговаривая с коровой, Мисси завела ее в сарай, и корова сама зашла на доильный станок. Доить Лютика было всегда легче, чем остальных коров, она никогда не сопротивлялась и никогда не жаловалась, если вдруг руки у Мисси оказывались холодными, а бывало это частенько. Поэтому и молоко от нее было таким хорошим; приятные коровы всегда дают приятное молоко.

Когда Мисси вернулась со двора, Друсилла была уже дома. Молоко обычно наливалось в большие широкие кастрюли, которые обитали на веранде, на задней стороне дома, где было попрохладнее; разливая молоко, Мисси слышала, как ее мать во всех деталях описывает Октавии все, что происходило на вечеринке.