— Вы только посмотрите! — восхитился мистер Уиллоби. — Да наша Мисс Благопристойность разозлилась! Мисс Уоррингтон, вам удивительно к лицу румянец! Да и лицо так оживилось! Не правда ли, Чарльз?

Мистер Оуэн недовольно вздохнул.

— Достаточно, кузен, ты дурно ведешь себя по отношению к мисс Уоррингтон. Потренируй свое остроумие на ком?то другом.

Кузен моей подруги внезапно послушался и снова вернулся к своей книге, хотя с тем же успехом он мог смотреть и на яблоко в своих руках. Молодой человек просто уставился в книгу и застыл.

С одной стороны, я была благодарна за предоставленную передышку, а с другой же, начала подозревать, что и тут кроется какой?то подвох. Потому что, судя по моим наблюдениям, мистер Уиллоби и мистер Оуэн — добрые приятели, и логичнее было бы предположить, что скорее один из них поддержит другого, а не попросит прекратить.

— Мисс Уоррингтон, быть может, вы что?нибудь исполните нам? — перевел разговор в более безопасное русло мистер Оуэн. — Нужно дать Эбби передышку, к тому же должны же мы отдать должное вашему мастерству музыкантши.

Я начала уверять, что играю я чрезвычайно посредственно, а пою и того хуже, но все понимали, что это лишь отговорки, которые призваны заставить продолжить уговаривать. И в итоге через десять минут я сидела у фортепьяно и исполняла печальные баллады о несчастной любви. Именно те, которые я любила. И те, что выходили особенно проникновенно, потому что я еще немного помнила, что же такое несчастная любовь и какие чувства она бередит в девичьем сердце.

После каждой песни слушатели награждали меня аплодисментами. Как мне показалось, вполне искренними. И это хотя бы немного умаляло боль от раненого самолюбия. Музыку я любила куда больше сестер и посвящала ей куда больше времени, чем Энн и Эмили вместе взятые, поскольку это позволяло завладевать вниманием, однако при этом и избегать общества.

Однако когда после баллады о бессердечном лорде Грегори, аплодисменты донеслись и со стороны дверей, это заставило меня немного растеряться, пусть на лице я и сохранила прежнюю благожелательность и спокойствие.

— Какое прелестное пение, мисс Уоррингтон, — оценила мое искусство миссис Дилан. — Дорогой Николас, вы везете в столицу настоящего соловья. Вряд ли хотя бы один вечер у вас будет свободным, мисс Уоррингтон.

Пожалуй, такой похвалы прежде я никогда не получала. Вообще, в жизни своей я удостаивалась не слишком многих восторгов, даже если в чем?то проявляла большее искусство, чем все иные. Да и смущаться мне приходилось редко. И вот теперь пережила и то, и другое.

У меня даже щеки начали гореть от удовольствия.

— Пожалуй, вы правы, миссис Дилан, — согласился лорд Дарроу, который оглядывал гостиную как поле сражения. Но, на наше счастье, все казалось совершенно мирным и благообразным. Даже мистер Уиллоби со своей книгой.

— Ваши вещи собраны, молодые люди? — осведомился мужчина у нас. — Мы должны выехать в течение ближайшего часа.

Признаться, я растерялась чрезвычайно сильно после такого заявления его милости. В чем смысл срываться вот так сразу? Ведь отъезд мы планировали лишь на следующее утро.

— Но тогда мы пробудем в пути и всю ночь, верно? Разве для молодых леди это будет удобно? — нахмурился мистер Уиллоби, поднявшись на ноги. Он явно был смущен и растерян решением дяди и желал как минимум объяснений. Во только я сомневалась, что кузен Эбигэйл получит желаемое.

Однако вопреки ожиданиям его милость снизошел до объяснения своих мотивов.

— Мы присоединимся к полку милиции, который проходит через эти места. Нам по пути. И раз уж все так волнуются из?за нападений разбойников, то я решил, что это будет наилучшим решением. Одна бессонная ночь, но в полной безопасности.

В тот момент я никак не могла понять, что же это — забота о благополучии спутников или же просто способ отомстить.

И лишь трясясь ночью в карете, я пришла к окончательному выводу — это был способ отомстить. Да еще какой. Даже то, что на этот раз у нас была с собой снедь, призванная заменить ужин, не помогло ни капли: перекусив прямо в карете, я не почувствовала сытости. Да и Эбигэйл, судя по совершенно несчастному взгляду, тоже. Однако полк спешил, а мы спешили вместе с ним. И лишь только то, что наше путешествие теперь стало куда безопасней, примиряло меня со всеми прочими неудобствами, которые пришлось терпеть моей дорогой подруге и мне из?за решения ее опекуна.

Увы, но мужчины редко думают о женских нуждах… Их ведут лишь большие цели, но ведь страдания приносят как раз мелочи, которые создают быт, уют, удобства… Вернее, отсутствие этих мелочей. К примеру, постели… и грелки.

Мы останавливались пару раз, все же и люди, и кони нуждались в отдыхе, и нам с мисс Оуэн, точней, мисс Оуэн и отчасти мне было уделено немало внимания со стороны офицеров. Пока нас с подругой не накрыла черная тень его милости, который неусыпно стоял на страже благополучия и интересов воспитанницы. Настолько, насколько он их сам понимал. Впрочем, в том, что касалось молодых военных, увивавшихся вокруг мисс Оуэн, я полностью разделяла мнение лорда. Они были совершенно не того круга, что Эбигэйл и ее родные, и возникни симпатия между кем?то из них и мисс Оуэн, ничего доброго из этого бы не вышло.

Однако воспитанница лорда Дарроу был столь утомлена и погружена в себя, что лишь вымученно улыбалась джентльменам, но, вероятней всего, уже через полчаса не вспомнила бы не только имени хоть кого?то из них, но и даже лица.

Оживилась мисс Оуэн лишь после захода солнца, когда мы снова услышали собачий лай, но теперь до ушей доносились и азартные крики охотников.

— Дикая охота! Это же всенепременно она, Кэтрин! — так же, как и прежде была уверена в потусторонней сущности охотников мисс Оуэн.

Я пришла к неутешительному выводу, что моя подруга — особа мнительная и до неприличия суеверная. Должно быть, во всем виновато воспитание, полученное ею в школе. Стоит лишь поместить в некое замкнутое пространство некоторое количество особ женского пола, как они тут же начнут делиться всяческими небылицами. Впрочем, насколько удалось мне понять натуру Эбигэйл Оуэн, ей всегда было присуще богатое воображение, подчас излишне живое. Если не заострять внимания на негативных сторонах, то это свойство предавало девушке некий шарм, который не дадут ни светские манеры, ни отличное воспитание. Люди любят восторженных барышень. Но не любят барышень неприличных.

— Вам не стоит заводить подобных разговоров, — удрученно вздохнула я. — Это просто неприлично.

— А вас так волнуют приличия, — раздосадованно вздохнула мисс Оуэн, укоризненно глядя на меня.

Сложно объяснить какой драгоценной может оказаться репутация той, которая обладает не только лишь ей одной.

— Да, меня волнуют приличия. И здравый смысл, — отвечала я с ледяной миной на лице.

— Но как же чудо? — обиженным ребенком вздохнула Эбигэйл, откинувшись на спинку кареты.

Я заметила, как она украдкой морщится. Сидения оказались чересчур жесткими и неудобными.

— Чудес не бывает, Эбигэйл. Жизнь имеет мало общего со сказкой.

Хотя чего ради я растрачиваю красноречие, если совершенно ясно, что мисс Оуэн не желает расставаться со своими заблуждениями? Она верила во всю ту чушь, о которой чесали языки служанки, когда оставались без дела. И я могла сутками напролет говорить ей о том, что все это лишь суеверия, но вряд ли это бы убедило ее хотя бы на йоту.

— Разумеется, для вас чудес нет, — всплеснула руками Эбигэйл. В этот момент карету подбросило на ухабе, и разом потерявшая равновесие мисс Оуэн едва не скатилась с сидения.

Продолжила она уже куда менее оживленно, чем прежде.

— Но чудес же не происходит с теми, кто в них не верит!

Разумеется, тот кто не желает обманываться, тот и не обманывается. А кто желает увидеть несуществующее, тот увидит легко увидит привидение в трепетании занавесей на ночном ветру, и услышит голоса фейри в вое бури.

— Пресвятой Девой молю, только больше ни с кем не делитесь своими размышлениями, вас могут неверно понять.