Однажды июньской ночью 1955 года мы проплыли в Скагерраке мимо английской авиаматки, стоявшей на якоре. Длинная — больше трехсот метров — взлётно-посадочная палуба делала корабль сверху широким, словно пирог. Командная вышка, расположенная в дальнем от нас конце этого плавучего аэродрома, придавала асимметрию не только стальному прямоугольному полю, но и всему кораблю. Узкая стрела корпуса, прятавшаяся под широким пирогом, врезалась в воду, как нож. Корабль весь был обвешан моторками. Серый и тёмный, без единого огонька, он вглядывался во тьму и ощупывал нас своими спрятанными окулярами. В ночном спокойном море эта многотонная громадина казалась ненужной, враждебной и опасной. Нацеленная носом на восток, она снова напоминала о том, что война, окончившаяся в 1945 году, была не сном, а явью и что на Западе кое-кто мечтает о её повторении. Любой корабль в открытом море вызывает у людей оживление, пробуждает в них мысли о далёких берегах или об оставленном доме, но, проплывая в Скагерраке мимо этого авианосца, мы ощутили дыхание мертвецкой.
«Кооперацию» я знаю покамест плохо и не могу предвидеть, какие воспоминания о ней останутся у меня после плавания. Наверно, самые разные — и грустные и весёлые, и бурные и спокойные. То, что происходит во мне, передаётся кораблю, а то, что происходит на корабле, передаётся мне. Сейчас длинные коридоры наполнены тишиной, спокойным светом расположенных рядами ламп, — там тянется строк дверей и покачиваются в такт портьеры. Все дышит спокойствием и домашним теплом. Спокойствие может исчезнуть, но чувство дома останется.
Прежде чем послать «Кооперацию» в Антарктику, в Главсевморпути и в Академии наук долго спорили, достаточно ли пригоден и достаточно ли мощён этот корабль для такого плавания. Многие встали на отрицательную точку зрения. Но затем «Кооперация» совершила удачный рейс в сложных и трудных условиях Северного Ледовитого океана, и споры прекратились — выбор пал на неё.
«Кооперация» — небольшой корабль. При полном грузе её водоизмещение равно 5560 тоннам. Длина судна 103 метра, ширина 14 метров. У него имеются два дизеля марки «Man» в 1400 лошадиных сил каждый. Максимальная скорость судна (которой мы пока не достигали и, наверно, не достигнем) — 11, 6 мили в час. Кроме помещения для команды, на «Кооперации» есть тридцать семь пассажирских кают общим числом на сто двадцать мест. Имеются четыре трюма. Рефрижераторные трюмы могут вместить больше тысячи тонн скоропортящихся продуктов. Рулевое управление и якорная лебёдка приводятся в движение электричеством. На корабле имеется солидная радиоаппаратура, приёмная и передаточная, гирокомпасы, радиолокатор. У него, что очень важно, крепкий корпус, выдерживающий давление льда. Конечно, две тысячи восемьсот лошадиных сил — это для Южного Ледовитого океана маловато. И «Кооперация» отнюдь не современное молодое судно, она скорее — средних лет или даже пожилая.
Корабль построен в 1929 году на ленинградских судоверфях, — тогда он был одним из самых современных по конструкции. С 1929 по 1937 год он регулярно курсировал на линии Ленинград — Гавр — Лондон, перевозя пассажиров и грузы. Затем следует наиболее красочная и славная часть его биографии, в 1937 году «Кооперация» доставляла грузы республиканской Испании.
Впоследствии незримые нити прочно связывают её с Севером и льдами. После перелёта Валерия Чкалова через Северный полюс «Кооперация» привозит из Франции в Советский Союз самолёт Чкалова. Когда через Северный полюс перелетал Владимир Коккинаки, «Кооперация» работала радиомаяком. Во время Великой Отечественной войны «Кооперация» входила в состав Северного военного флота и служила базой для торпедных катеров. В 1947-1948 годах судно возвращается к спокойной будничной жизни перевозчика пассажиров и грузов на линии Ленинград — Щецин.
В 1949-1952 годах усталый и потрёпанный корабль стоял в Висмаре на капитальном ремонте. После ремонта «Кооперация» курсировала до 1954 года между портами Балтийского моря и Западной Европы. С 1954 года она работает в Арктике. По окончании Московского фестиваля молодёжи она доставила на родину делегацию Исландии.
А в 1956 году «Кооперация» отвозила в Мирный вторую комплексную антарктическую экспедицию. Сейчас она совершает второе плавание к шестому континенту. Не так уж много кораблей, которым бы столько доверялось.
Конечно, «Кооперация» могла бы быть побольше, попросторней, помощнее, могла бы иметь дизели поновее, а скорость — выше. Словом, она могла бы быть моложе. Но опыт её команды в шестьдесят человек, опыт её капитана Анатолия Савельевича Янцелевича, её испытанный во льдах корпус, неторопливое и спокойное вращение её шеститонного винта — все это тоже чего-то стоит! Рядом с молодым и крепким человеком, который вечно торопится, вечно спешит, хорошо шагать лишь до тех пор, пока дорога лёгкая и приятная. Но лишь встретятся трудности и помехи, как он мрачнеет и падает духом. А наш корабль — многоопытный ходок, неторопливый, упорный и спокойный. На него можно положиться.
Сегодня делали стенгазету. В общем ничего получилось. Народ здесь очень сговорчивый. Отыскались даже художники. Особенно помогли радист Борис Чернов, долго работавший на Севере и хорошо рисующий (к тому же хорошо пишущий на машинке, как все радисты), опытный полярный лётчик Всеволод Иванович Фурдецкий, аэрологи Олег Торжуткин и Владимир Белов и будущий начальник складов Мирного Сергеев.
На корабле царит предпраздничное, приподнятое настроение. Пышут жаром утюги, стрекочут электрические бритвы. Завтра состоится торжественное собрание, праздничный обед и концерт самодеятельности.
Вечером я созвал актив стенгазеты — провели время весело и тихо. Так на корабле бывает почти всегда, если приходится выпивать одну или две бутылки коньяка втихомолку. Переборки кают тоненькие, и, хотя соседи тут не мелочные и не придирчивые, шум им всё-таки мешает, особенно поздно вечером. Я вспомнил Иванову ночь 1955 года в Северной Атлантике. Тогда мы сидели вдвоём с капитаном в его маленькой каюте и пели разные красивые песни, но так тихо, что едва слышали самих себя. Здесь так же — тихие голоса, глухое бульканье коньяка, наливаемого в стакан, шуршание яблок, перекатывающихся при ударе волны по бумаге на столе. Ла-Манш спокоен, ветер попутный, плеск моря за открытым окном едва-едва слышен…
Мир, в который я сегодня вечером попал впервые, мир полярных исследователей и путешественников, подавляющий своим одиночеством, снежными бурями и своей, как говорят, редко встречающейся где-либо тишиной, воздействующей на людей прямо-таки физически, — этот мир теперь возник перед моими глазами уже благодаря не книгам Нансена, Бэрда, Шеклтона и Амундсена, а тихим рассказам живых людей.
Фурдецкий рассказал о своих полётах над Северным Ледовитым океаном, о том, как снабжались исследовательские станции «Северные полюсы». Вспомнил он и о нашем эстонском лётчике Энделе Пусэпе, которого знают и помнят все полярные лётчики. У Фурдецкого лицо учёного, и обороты речи у него научные, но он умеет так живо описывать самолёты, воздушный океан, штормы, аварии, хорошие и плохие аэродромы, что видишь их воочию. Может быть, мне удастся полетать с ним в Антарктике. Второй лётчик, Афонин, который, как и Фурдецкий, едет на Южный полюс впервые, уже с 1935 года полярник. Он был с вертолётом на «Северном полюсе-4». Как-то, когда мы играли с ним в домино, он показал на стол:
— Льдина, на которой разместили «Северный полюс-4», была с этот стол. А когда мы с неё ушли, она была меньше этой кости.
У Афонина едкая усмешка, лицо изборождено морщинами, он приземистый и крепкий, ни грамма лишнего жира. Он напоминает мне капитана, чья судьба навела меня на мысль написать поэму «Сын бури». В нашей сравнительно молодой экспедиции он кажется спокойным, как Будда. Лишь когда он заговаривает о своих приключениях, его взгляд становится удивлённым. Об исчезновении одной посадочной площадки в Северном Ледовитом океане Афонин рассказывал так:
